И вновь один! Да что ж это такое!

«Мачо! Жди! Придет беда, коль подружка молода!»
(Хохе Гарсиа Хуэйрос, хозяин Ранчо, Тигауна, Мексика)

Как я оказался на верху этой пирамиды Майя? Не помню, хоть убей. Но оно и понятно! Я же почти всегда под воздействием текилы!  Помню только, что от Тулума мы тащились через джунгли до развалин городка Коба. Но как забрался на вершину – не помню. Смотрю на телефон. Разрази меня Кинич Ахау! Подо мной на много миль вокруг простирались непроходимые джунгли. Где-то за ними, на краю земли, пылал багровый закат, какой обычно бывает перед Концом Света.

Всемирный Потоп описывался и в «Пополь Вух». Выходит: он был и в истории Майя! Значит, вероятность его повторения равна вероятности гибели Земли от падения гигантского астероида!

«Потоп был создан Сердцем небес, был устроен великий потоп, который пал на головы деревянных созданий. Плоть мужчины была сделана из дерева ците, но когда Создательница и Творец создавали женщину, ее плоть была сделана из сердцевины тростника. Вот таковы были материалы, которые Создательница и Творец желали использовать, создавая их. Но те, которых они создали, те, которых они сотворили, не думали и не говорили пред лицом своей Создательницы, пред лицом своего Творца. И из-за этого они были уничтожены, они были потоплены. Густая смола пролилась с неба. Тот, кто называется Шекотковач, пришел и вырвал их глаза; Камалоц пришел и оторвал их головы; Коцбалам пришел и пожрал их плоть. Тукумбалам тоже пришел, он сломал и растерзал их кости и их жилы, он перетер и сокрушил их кости»

О! Страшны мне такие пророчества! Страшно читать такую книгу! Хотя, в Библии жестокости не меньше.

И эти туманные мысли о смерти, и пыльные, безлюбые глаза, увядшие корни внизу, пустые консервные банки, импотентский огрызок сигары, задранные ноги незнакомой женщины майя, коричневый сфинктер, все это спрелось и мумифицировалось вокруг моих корней. И ты, моя Любовь, стоишь предо мною в Закате в величии своих очертаний, мокрая, покинувшая чрево порока. Мы прекрасные золотые подсолнухи наших желаний, и наши голые, волосатые тела, при закате превращаются в золотые кукурузные початки, за которыми пристально наблюдают наши глаза в тени безумного кладбища, над грязным болотом. Я сам себя пытаюсь соблазнить. Я вижу, как потемнело небо над моей Пирамидой. Как десяток огромных аллигаторов ползут по ступенькам  вверх, волоча за собою свои тела и безжизненный хвосты. Так вот какой Конец Света ожидает меня! Я буду съеден зелеными, злобными тварями, крокодилами Генами! А ведь меня предупреждали девчонки из Шкарета, из центра Юрия Кнорозова, что нельзя мне встречать Конец Света на пирамиде в Коба! Звуки Армагеддона начинают свой забег, скачут, плавно плывут по эфиру. Все быстрее и быстрее Яростное биение крыльев Ангелов. Эх! Едреный Пополь Вух! (Звучит, как красивое ругательство!) Я гляжу вниз, туда, где по ступенькам торопливо взбираются на мою последнюю Пирамиду голодные, зубастые, зеленые твари. О! Я еще успею насладиться плотью краснокожей девчушки, бесстыдно расставившей короткие краснокожие ноги свои передо мной! Она даже не разулась. А я не назову ее по имени. Я его просто не знаю. Эта девушка, дочь жреца Майя, даже не сняла башмаков своих, сплетенных из кукурузной ботвы. Негромкий говорок попугая. Дочь жреца призывно смотрит мне в глаза. Она не знает, не видит, не ведает, что крокодилы поднимаются по ступенькам пирамиды. И через световое мгновение мы провалимся в темную таинственную Шибалбу, подземное царство мертвых майя! Но стоп! Ведь мне надо успеть передать последний репортаж о Конце Света в редакцию! Мир должен знать: как покинул я эту планету! Я панически начинаю настраивать спутниковую антенну, и к своему ужасу осознаю, что забыл, в какой последовательности следует это делать!!!! Нажимаю Activate. Дисплей включается. Ура! Поворачиваю коробочку спутниковой антенны вокруг себя. Сигнал то выше, то ниже, исполняет какой-то атональный чардаш. Подсоединяю кабель Интернета….

Я, искоса наблюдаю пространство, гляжу вниз, и вижу, что крокодилы уже совсем близко. Мерзкие, пупырчатые твари! Они кровожадно смотрят вверх, из под набухших надбровниц, и тоже видят меня! Запускаю браузер! 8 долларов за мегабайт! Однако! Но что передавать? Ведь я еще не написал свой последний репортаж!!!! Слова, предлоги, запятые, восклицательные знаки, цифры, перемешиваются со звуками, запахами, красками, с грязью, теряются в помойке памяти, стираются, превращаясь в грязную жижу. Я еще хочу успеть до прихода крокодилов насладиться плотью этой коротконогой девчушки! Что сначала – репортаж передать, или предаться сладкому пороку? Я набираю в Интернете адрес почты Витьки Канского. Ему я должен сейчас, прямо с пирамиды передать свой последний репортаж. По скайпу! Я покажу сейчас моим неведомым зрителям ползущих по ступенькам пирамиды крокодилов! Это будет бомба! Стоп! Если буду передавать репортаж, я точно  не успею в последний раз испытать прощальный оргазм с девушкой майя! К черту статью! Я передам репортаж об оргазме! Я с силой мечу ноутбук, словно дискобол гранату, в ближайшего крокодила, и удачно попадаю прямо ему в башку. Крокодил с ревом падает с пирамиды, увлекая за собой своих братьев, сестер и матерей.

Достигнув сельвы, они, через минуту, придя в себя, снова лезут на пирамиду. Эти пупырчатые, безмозглые божьи создания, твердо решили встретить Конец света со мной в пасти! Я поворачиваюсь к своей прекрасной майанской жрице Лилит, и раздвигаю короткие, волосатые, пупырчатые ноги…. Если Бог создал меня по образу и подобию своему, значит, я равен Богу! Значит, я – есть Бог! Лилит! О, прекрасная краснокожая Лилит! Бог точно знал, что нужно мне, перед тем, как покинуть Землю. Она грубо толкает меня в бок.

— Не храпи! – говорит она голосом Саманты. Что за хрень? Где жрица? Саманта? Ты? Как она здесь оказалась?

— Заткнись! – отвечаю громко и весело я, и просыпаюсь от своего командирского голоса. Саманта смотрит на меня своими огромными глазищами и улыбается, похваляясь своими сверкающими, акульими зубищами.

— Пусти! Я не хочу. От тебя перегаром несет!

Ага! Не нравится! Я нехотя оставляю свои неловкие, утренние попытки возлюбить ее.

— Санек! Ты бухаешь каждый день, — укоряет она меня (я научил ее называть меня «Санек»! Так называют меня только самые близкие люди).

— Так, все равно, сдохнем скоро все! – поясняю я ей уже в который раз. Мы проснулись на куче тряпья, в полутемной хижине, без окон, но с дверью, в очередной деревушке майя. В просторной горнице, с земляным полом, и соломенной крышей. Хозяева уже давно встали и шуршат во дворе по хозяйству!

Саманта, уныло, с какой-то затаенной печалью поливала мне во дворе из старой кастрюли, чтобы я смыл с себя позор прошлых ночей.

— Скажи мне, крошка Сэм. А у тебя были белые парни? – спросил я ее, растирая свое любимое тело докрасна вафельным, армейским полотенцем. Ухмыльнулась загадочно крошка Сэм. Посмотрела в облачное небо, словно там, в Небе находился ответ на этот простой вопрос, и ответила, с улыбкой ясной:

— У меня и белые, и красные, черные и зеленые, и китайцы были. Я вообще-то, проституткой была год или даже немного больше. Два года, — уточнила она.

Два одиночества, как два неприкаянных года проституции: вечно, преувеличенно, наигранно веселый, бледнолицый Сашка и вечно печальная, естественная, уставшая от бродяжничества, чернокожая девчонка Сэм, блуждают по деревням и весям Юкатана уже который день, просто так, без цели. В ожидании Конца Света. Наверняка она была бы неплохой домовитой хозяйкой, матерью, в хорошем, светлом доме. Но, увы! Жизнь нас пока что гарантировала от сладкого бремени семьи.

Иногда я пишу заметки в ноутбуке, для своей любимой газеты. Но отправить не могу. Нет Интернета в этих деревнях. Жду, когда, наконец, мы достигнем все-таки цивилизации. Я просто хочу уже помыться горячей водой, с шампунем, в душе. Саманта пахнет, будто загнанная, тягловая лошадь. Мы живем, как на другой планете. Поели утром кукурузной кашки и, оставив дедушке Хуану 50 песо (200 рублей), снова мчимся на автобусе по проселочной дороге, через джунгли.

— Ой! Глянь, глянь! Как красиво!!! Давай тут сойдем! – кричит она в непонятном восторге, увидев что-то милое в убогой, мрачной деревушке, мимо которой мы проезжаем. Сойдем, так – сойдем! Отчего не сойти, когда у тебя полный рюкзак текилы! (Как оказалось – писать хотелось ей так сильно, что немного описалась, пока мы не забежали в кусты)

Мы ночевали и в отелях и мотелях, придорожных хостелах, но чаще, в гипер-эконом классе, в настоящих, вонючих, деревенских хижинах майя, если кукурузную кашу из деревянных, самопальных мисок. Мне это нравилось больше. Я именно об этом мечтал. В отеле, мотеле я и в Европе могу понежиться. И в Брюсселе, и в Пензе и Челябинске они одинаковы. Я щедро оставлял по сотне песо добрым, маленьким хозяевам, мы с крошкой садились в автобус и ехали дальше, от деревни, к деревне к неведомому городку Тискакалькупуль.

Расстались мы с ней совершенно неожиданно в местечке Шпухиль (там, рядом, стоит одна из самых древних и неухоженных пирамид Майя). Для меня, по крайней мере, это было – неожиданно. Сэм отправилась на пирамиды, где и затерялась почти на целый день. Я, смыв с себя жирный налет Времени в душе маленького отельчика, в смутной тревоге слонялся по унылому, сонному городку, изредка прикладываясь к бутылке, чтобы унять тревогу. Вернувшись к обеду, в номер, провалился в сон. Проснулся от шуршания Вечности. Вечностью была Сэм. Она торопливо собирала свои разбросанные по комнате вещи в свой рюкзак. Предчувствие не обмануло меня и на этот раз.

— Я уезжаю, Санек! – пояснила она мне, убирая мои шаловливые  руки, живущие по своим, автономным законом, от своей попы.

— Куда, — живо поинтересовался я, переводя пальпацию на перси.

— Мы едем в Мехико.

— Кто это – МЫ?

— Я и Бальтазар! – дерзко объявила она.

— О! Ё! Хо-хо! Бальтазар! Это совсем другое дело! – подскочив в небо на полметра, воскликнул драматично я, — Ну и имячко! Как у хомяка. Вот так у тебя все просто. Бросаешь меня и уходишь к Бальтазару? (Это уже мексиканский сериал!)

— А тебя разве это огорчает? Ты что – любишь меня?  – съязвила она, театрально смеясь, и кряхтя, пытаясь застегнуть молнию сумки. Я по-джентльменски, помогаю ей. Возле сумки примостился здоровенный, рыжий, наглый, таракан. Я беспощадно убиваю его своим резиновым шлепанцем.

— Конечно, люблю. Я привык к тебе.

Я заметил этого мексиканского, усатого парня еще в первый день, когда мы бродили по развалинам Пирамиды. Там было много туристов. Но его я выделил из всех, почему-то, сразу. Ему было лет тридцать. Был он высок, худощав, жилист, нагл и похотлив, как блудный пес. Он беззастенчиво, пожирал взглядом мою  Саманту, как будто не было с ней рядом меня, обгорелого на солнце, ледащего, перезрелого гринго.

— Привыкают к собаке. Ты же не собираешься жениться на мне?

— Так! А Бальтазар, значит, женится на тебе?

Саманта, безусловно, не могла не заметить этого всепожирающего, хищнического взора. Это Она предложила мне остаться в отеле на ночь. Сказала, что сильно устала. Точно, как набоковская Долорес Гейз.

— Бальтазар не пьет каждый день, — с гордостью за усатого хомяка, сказала она.

— Не говори чепухи. Ты просто, как охотница, ищешь добычу покрупнее.

— Если ты о хуе, то, у китайцев он еще меньше.

Эк, она меня уела! Я чувствовал себя обманутым Гумбертом.

— Эх! Саманта! Быстро же ты променяла меня шило на мыло, — в отчаянии воскликнул я, заламывая руки, словно гитана, — Что тебе не хватало? Вспомни, как здорово, весело мы с тобой бродяжничали по белу свету, просыпались в незнакомой деревне…

— Ха-ха-ха! По твоему, просыпаться на грязном, земляном полу это – очень забавно?  – с голливудским драматизмом, воскликнула она, — Я все детство спала на полу! Это не романтика для меня! Я хочу спать на большой кровати с белыми простынями! И проснувшись принимать душ! И есть не кашу из железной миски, а нормальную еду: рыбу, мясо….

— Яйца, — подсказал я.

— Да я тебе вовсе и не нужна. Я для тебя только дырочка! И все! Ты утром проснулся, сунул-вынул. (она, преувеличенно быстро, показала пальцами, как это я быстро проделывал) Даже не приласкал никогда, не поцеловал эту дырочку. Не спросишь никогда: хорошо мне или плохо. Ты даже со мной не разговариваешь! Да! Ты даже во сне разговариваешь не со мной! Ты думаешь, мне нормально так: молча все время следовать за тобой, как рабыня? И подставлять свою жопу, всякий раз, когда у тебя стояк с похмелья???

Такого длинного, страстного, артистичного монолога я от нее никогда не слышал. «Верю!» хотелось в восторге крикнуть мне. Она схоронила, закопала в землю, от меня свой адвокатский дар.

— Рабыня? А ты что — работала, что ли? – попытался понять я причину рабского восстания: сыта, одета, обута…

— Ты – бухаешь! У тебя отчаяние! От тебя любимая ушла! У тебя – горе! А мне поебать твое горе! У меня – радость! Я молодая, красивая, и я в Мексике! Зачем мне твои печали? Я веселиться хочу!

Она сказала «Уф!», словно наконец-то справила большую нужду, после годичного запора, надменно, снисходительно и нехотя, чмокнула меня в мокрую от слез, небритую щеку, (так нехотя официантки дают сдачи), потрепала по плечу, и выскочила вон: легкая, воздушная, бедная, желанная, и… эфемерная, как невинный, утренний бздох. В окно я видел, как она, сверкнув на прощание, черной ляжкой, вскочила в кабину обшарпанного, древнего Доджа. Развалюха чихнула, перднула, дернулась и рванула, увозя мою черную Любовь в неведомую даль. Судьба еще разок шарахнула меня пыльным мешком из-за угла по кудлатой башке, не знающей расчески. Я постарел еще на одну Любовь. А ведь если разобраться – она права, Суккуб ее дери! Я, в самом деле, уже стал воспринимать присутствие в моей жизни этой черной пантеры, как обыденность, как рассвет и закат, как дождь и солнце, облака и ветер, как текилу на завтрак, как птицу не дереве, как сопли в носу, как вонючие сухари в сфинктере, а не как праздник Жизни, которому следовало бы радоваться, будто дитя малое, всякий новый день.

Я не дарил ей цветов, не носил на руках, не делал даже куни, не приносил кофе в постель (какая пошлость!) не устраивал карнавал, не пел, не танцевал. Как быстро, однако, мы привыкаем к Прекрасному, и перестаем ему радоваться. И лишь, только, когда Прекрасное уходит из нашей жизни, оставляя нас в объятиях серой обыденности, только тогда мы по-настоящему оцениваем Его и наивно пытаемся его догнать, чтобы исправить ошибку…. Теперь усатый, безликий Бальтазар будет наслаждаться, упиваясь ее жаркой плотью и необъятными  просторами ее курчавой Вселенной. И быть может, он оценит этот Божий Дар, хотя, вряд ли. О! Боги! Если бы двери сейчас растворились, и Она бы вернулась и, смеясь, сказала бы мне: Санек, я просто хотела испытать тебя. Я не могу без тебя, такого романтичного, бухого, и непредсказуемого… . Я бы… Эх! А что – «я бы»? Ничего бы не изменилось. Пару дней я бы холил и ублажал бы ее, потакал всем ее желаниям, подарил бы охапку рододендронов, принес бы кофе в постель, а на третий день, снова бы затосковал. Женщина ждет праздника Любви.

Но Праздник, на то, и Праздник, что он  бывает редко. Вечность – это не Праздник. Это обыденная череда рассветов и закатов, встреч и расставаний, Любви и одиночества, Прелюдий и оргазмов…

Ну, что ж! Баба с возу – кобыле легче, — безуспешно пытался успокоить я себя, заливая огонь тоски и грусти нежной, текилой. В конце концов, впереди у меня снова и снова радость первого свидания, и первого лобзания. Жизнь продолжается!

У меня в планах было всего два варианта встречи Конца Света:

А) На заброшенной пирамиде в деревне Кавильо или в Коба, где вокруг непроходимые джунгли, болота и водятся косяки кровожадных крокодилов, в ожидании пишущей, мыслящей и рефлексирующей жратвы.

Б) В городке Чичен-Ица, где в ночь последнего дня Эпохи, под аккомпанемент падающего астероида, состоится церковная служба с песнопениями жрецов народа майя, и международный фестиваль Магов и Жрецов всех религий. Я изложил в письме оба варианта и спросил Редакторов, какой вариант интереснее для газеты? После короткого совещания, выбор моих коллег пал на фестиваль магов и последнее всенощное бдение жрецов майя.

И я поехал в Чичен Ицу, религиозную столицу Майя. Там расположен один из крупнейших храмовых комплексов Майя. Там я и встречу свой последний Конец Света!