часть 1 | часть 2 | часть 3 | часть 4 | часть 5

И девушек смуглых веду в кабинет…

«Только тому, кто от Любви страдает, Господь объект для секса посылает!»
(Флориан  Моосбургер, (стриптизер, по кличке «Кларисса»), Брюссель, Бельгия)

На автовокзале узнал, что автобус на Иокдсонот, мне подадут только завтра, в полдень. И собирался уже отправиться искать подходящие кусты для ночлега, как ко мне подошел невысокий мексиканский мужичок-боровичок в усах, и сказал на ломаном английском:

— Hostel! Very cheep! Very close!

Удача просто таки преследует меня. Отлично! Отель – это лучше любых, даже самых густых кустов! Мы прошли несколько кварталов и оказались перед высоким забором. Он нажал кнопку звонка на двери. Дверь вскоре отворилась и нас встретила улыбкой смуглая хозяюшка хостела « Mexica Haina».

— О! Вы из России? – обрадовалась она мне как земляку, — У нас уже есть один гость из России! Вам будет весело!

Да уж, куда там! Веселее некуда, прилететь в Мексику и набухаться в говно с россиянином. (Как потом оказалось, этот гость был, к тому же, из Эстонии, но для Мексики, это – Россия! Он приехал в Мексику в поисках работы! Ничего себе – удаленный мигрант!)

Отель представлял из себя двухэтажное здание со множеством маленьких комнатушек, с фанерными стенками. Двери номеров были открыты настежь, чтобы постояльцы не сдохли от жары (кондиционеров в отеле не было!) И я видел в них двухъярусные нары, на которых в тесноте, но не в обиде, лежали рюкзаки и туристы. Удобства в конце коридора.

— Я хочу отдельную комнату, — сказал капризно я.

— У нас остался только один одноместный номер, — хозяюшка отворила двери комнатки, размером с кладовку, два на полтора метра, в которой помещались только одноместные тюремные нары.

— Отличный номер! – восхитился искренне я, бросая сумку на стул. На рубли выходило тысячу за ночь. В общих номерах – по 300. Но, оказалось, что есть в этом отеле, места еще дешевле. Я убедился в этом, когда выходил на ночную прогулку. На веранде, краснокожая девушка-индеанка, устраивала для почивания ГАМАК!!!! Неподалеку другая, но чернокожая девушка, невероятной для такого убогого хостела, красоты, так же готовила гамак для ночлега, привязывала его веревочные концы к деревянным колонам. Интернационал какой-то, гамачный!

— Помочь? – просил я африканскую девушку, стараясь придать своему лицу ангельское очарование, тембром голоса – смущение, всуе демонстрируя глазами чистоту своих помыслов. Но похоть и порок мой аристократический артистизм скрыть не мог.

— О!!!! — улыбнулась она, сверкнув перламутровыми зубами. Я привязал гамак, покачался в нем пару минут.

— Все! Не упадет!

Я помялся застенчиво пару минут, что-то еще промямлил про холодные ночи Кункуна, и, набравшись духа, брякнул, не надеясь на успех:

— А давай погуляем перед Концом Света, где-нибудь посидим, в кафе, — предложил я Саманте. Фамилия у нее была легендарная — «Пэйдж»! Она с великой радостью согласилась скрасить мое одиночество. Да и, похоже, голодна была африканка. Удача не отставала, словно говоря: «Ну а дальше, дальше-то – что?». Мы пошли в блюзовое кафе «Los de Percado», которое я присмотрел еще давеча. Я заказал щедрый для ночного ужина, банкет: торта де пастос, энчиладос грилл, такос, паррилада, бухалос в бутылос…

Судя по тому, как Крошка Сэм накинулась на яства, она не ела пару недель. (К концу нашей вечеринки – она смела все и даже то, что оставалось на моей тарелке!!!!) Сэм приехала в Юкатан из Майями. Ехала на попутках. Чем там она расплачивалась, одному Богу известно. Батя ее отдал Конец в прошлом году. Матушка одна с тремя малышами осталась. А Сэманта уже год путешествует по белу свету (в пределах США и Латинской Америки). Месяц назад поругалась с другом. Он был легок на подъем, легко менял свои убеждения, и, превратившись из безобидной, ласковой личинки в злобную и коварную бабочку-махоон, упорхнул в Гондурас с ее мобильником и бумажником.

— Я копила на эту поездку несколько лет. Мама работала прачкой, уборщицей, и всегда заставляла меня помогать ей, брала с собой на работу. Когда мы с ней работали в одном богатом доме, я, когда убирала на кухне, мыла раковины, то потихоньку жрала продуктами из холодильника. Я сначала ходила в школу, но мне было неинтересно там, и я перестала. А что? Читать, писать умею. Вообще, я свое детство вспоминаю, как тоскливое тюремное заключение. Вонь. Говно. Голод. Постоянная уборка. Обосранные братья.

— Я, кстати, тоже не в оранжерее возрос, – успокоил я ее, — Мое детство прошло в интернате для проблемных детей сирот и дебилов. Потому что и сам был одним из них! Но давай не будем сыпать соль на вульву. Давай зальем ее текилой! Я больше всего не люблю тоскливых воспоминаний. Не грузить других людей своим горем и тоской – это мой принцип. Я обычно делюсь своими тяжкими мыслями лишь с Богом. Сяду на кухне, налью стакан, включу любимую музыку, и делюсь, делюсь. У каждого есть свои мандавошки в жизни. Мы с тобой в Мексике. Нам тепло. Мы сидим в кабачке. Разве это не есть – Счастье? Хрен с ним, с твоим парнем и кошельком! Он не принесет счастья тому парню! Он принесет ему горе. Если тебя это успокоит. Ворованное, чужое, никогда не принесет счастье! Только беду! Ой! Посиди, я пойду, сделаю сикейрос!

— Что? Сикейрос?

— Пописаю…

В туалете, я, скрытно, словно Джеймс Бонд рацию,  достал из своего рюкзака резервную, тайную, бутылку текилы, бесстрашно и мужественно хряпнул из горла, чтобы не сильно тратиться на дорогую ресторанную выпивку. Такой я был рачительный перед Армагеддоном.

И вот что я в тот момент подумал: а ведь я видел уже эту картину! Это чистое дежа вю. Я описал это в романе ZOPA еще двадцать лет назад. Лирический герой этого романа, человек среднего уровня нравственности: не убийца, умеренный пьяница, шалый бабник, волокита, и бретер, мотается по белу свету, изрядно бухает, попирая попутно встречных женщин, размышляя о своем предназначении и о прочих загадках Вселенной.

Возвратясь, я еще раз, но уже замутненным взглядом воззрел на Саманту, и убедился в том, это очередной дар Создателя к Дню Перерождения, что краше ее нет на Свете, которому скоро придет Конец. Я почувствовал себя счастливейшим гринго на земле! Как я вообще мог роптать о судьбе? Ведь только моему безымянному Великому Богу ведомо, что для нас благо, а что — горе.

— Я сюда приехала на Конец Света посмотреть, — сказал Саманта, и расплылась в чарующей, мечтательной улыбке. Да! На Конец Света ты непременно посмотришь! Я тебе это обещаю, думал я хмельным разумом, замечая, как стремительно пьянеет моя Черная Крошка. Эх! Похоже, и на мой Закат печальный, пришла Любовь улыбкою прощальной!

— Вместе посмотрим на Конец! – пообещал я, — Порадуемся. Никогда не видел Конца Света. Представляешь: потом можно будет сказать с гордостью потомкам: Я видел Конец Света! Если, конечно, доведется им что-то сказать.

Мы надрались в хлам, в драбадан, в зюзю, почти одновременно, хотя в конце банкета и выпили по чашке крепкого кофе. Не помогло! Я, рачительно и дальновидно прихватил с собою для утренней дозаправки упаковку пива (шесть пузырей, объемом 0,3 по 39 песо за бутылку. Тут вообще нет чисто российского изобретения: двухлитровых пластиковых баклажек!) и мы, пошатываясь, в обнимку, потопали в хостел. Правда, нам пришлось поблукать часок по ночному Канкуну в поисках правильного пути. По пути мы часто останавливались, чтобы предаться страстному петтингу, она пару раз уходила в кустики, справить нехитрую, малую нужду.

— Слышишь, беложопый! Я заебу тебя до смерти, — заплетающимся площадным языком говорила мне моя пленительная красавица, возвращаясь из зарослей Авес-дель-Параисо.

— Не сомневаюсь! На это у тебя уйдет от силы минут пять! – отвечал я ей, покатываясь со смеху.

В конце концов, перед рассветом, мы нашли в закоулках Кункуна свой хостел « Mexica Haina». Долго давили кнопку звонка. Сонный, взлохмаченный и недовольный чем-то хозяин открыл нам ворота, пробурчал суровое, но справедливое замечание, по поводу нашего опоздания к отбою, а мы, молча, как ягнята, поднялись по лестнице и дружно свалились замертво в мою койку. Проснувшись ранним утром от пения аспидногрудого скрытохвоста, с ощущением адского огня во рту, я, как огнеборец, залил нутряной пожар пивом и, увидев пред собой красавицу африканку, с ужасом осознал, что вчера постыдно так и не насладился ее упругой, манящей плотью. Не смог? Забыл!!!! Позор-то, какой для человека Русского, яркого представителя своего народа! Я, преодолевая выхлоп чудовищного перегара с ее стороны, и слабое сопротивление, похожее на поощрение, навалился на спящую Саманту, как огнедышащий, двуглавый  дракон. Грудь ее была упруга и пупырчата. Интимные волосы у нее были жесткие, словно проволока на щетке для чистки печных труб, и я даже ободрал свой неуемный, твердый, как Бук, совсем не срамной, Прекрасный Шалый Уд. Если подстричь такие волосы косилкой, то об поверхность лона можно будет точить мачете. С похмельного утра мое мужское начало частенько наталкивалось на противостояние полусонных, вялых, красавиц и дурнушек. Чаровница Саманта, даже не открыла своих прекрасных очей, что меня, впрочем, не очень удручило. Ее необъятные африканские, поросшие девственными зарослями, просторы были явно рассчитаны на исполина. Все вокруг нас хлюпало, крякало и кряхтело, как если бы два грузчика, перетаскивали фортепиано на крышу Эмпайер Стейт Билдинг. А за дверью были слышны громкие и бодрые голоса проснувшихся туристов, как будто и не было никакой двери.

Я, похмеленный и взбудораженный облегчением чресел своих, принял душ, и, вернувшись, на всякий случай, продублировал свою попытку разбудить в ней страсть. Она спала, как убитая, до 12 часов утра. А я пил пиво, любовался ее сказочным, слегка одутловатым лицом, после вчерашнего возлияния, не смея ее разбудить. Она была похожа на чернокожую рабыню, омывающую ноги Вирсавии, на одноименной картине Карла Брюллова, висевшей лет десять над унитазом, в серале моей уединенной обители, трудов и сладких нег, в далеком русском Воронеже. Я, дальновидно, не намеревался покинуть свой сераль, поскольку  боялся, что эту прекрасная, черная, сытая пантера исчезнет из моей жизни со своими проблемами, и с моими вещами. Во сне она откинула одеяло и раскинулась по одру во всей своей первозданной наготе. Я глядел на  эту африканскую пантеру и едва сдерживал себя, чтобы не расплакаться от счастья. Я готов был влюбиться в нее, чтобы убить в себе воспоминания ушедшей чистой и высокой любви. Я говорил себе: Не хочу Конца Света! Я хочу быть счастливым! Я хочу любить и быть любимым! Я знаю, как быть счастливым! Я попрошу прощения у всех, кого я обидел, и буду строить новый мир во славу Господа, во славу России и во Славу нашей планеты нашей Земля!

Влюбленный я бываю несносным дураком. Впрочем, и не влюбленным бываю я дураком. Но влюбленный — я в сотни раз дурнее.

Однажды, в пору, когда сорокалетние женщины еще казались мне древними старухами, а одеколон «Кармен» считался изысканным, благородным напитком, будучи в гостях у горячо любимой юной прелестницы Леночки, и, желая сделать романтический вечер незабываемым, я показал ей авторский, креативный стриптиз: крутил, словно пропеллером, своим, раскрашенным гуашью, будто индейский вождь, детородным Приапом, перевязанным ленточкой и посыпанным конфетти, когда неожиданно в комнату вошел ее папа, директор Дворца культуры металлургов.  Я, не заметив его явления, еще некоторое время увлеченно крутил фуете своим срамным, нефритовым стержнем. Выросший в семье циркового акробата, и повидавший на своем веку немало перфомансов, худых танцоров и диковинных шоу, папа Лены тихо, зачарованно и удрученно сполз по стенке, держась за сердце. Я, немало смутясь, словно застуканный за онанизмом тинейджер, в панике схватив в охапку свои одежды, огорченный полу- летальным эффектом своего хореографического номера, проворно выскочил за дверь и был таков.

Будучи влюбленным в очередной раз, в очередную красавицу, я, серди ночи, в одних трусах, отправился на поиски сигарет. Так повелела моя любимая. Если действительно любишь, и хочешь обладать мною, – найдешь сигареты и без штанов! Такова была безумная цена ее взаимности. Дождь. Сумрак. Мокрый асфальт. Редкие прохожие шарахались в ночи от парня в семейных трусах в цветочек и переходили на другую сторону шоссе. Как ни странно, свою пачку сигарет мне пожертвовал одинокий, юный милиционер, вознамерившийся забрать ночного голышочка в отделение. Но услышав взволнованную, трогательную мотивацию моего поступка, сжалился и отпустил. Но самое страшное то, что я, заблудился, и не нашел дома и квартиры своей капризной девчонки. Я звонил в какие-то двери, но мне отвечали незнакомые, злые, мускулинные  голоса. Да так в трусах, и с пачкой сигарет «Шипка» в руках, я через три часа и дошел до дома своего приятеля, где и провел остаток романтической ночи.

Но мне нравится именно тот Санчес: безумный, влюбленный бедолага, дурашливый игрец, безрассудный, шалый, лохматый, неугомонный, мальчишка, чем нынешний – рассудительный, взвешенный, озабоченный, целомудренный развратник, строгий эксгибиционист, пьяный джентльмен.

Нежданно, негаданно Саманта во сне легонько пукнула фальшивым обертоном, брутальным звуком геликона, в до-мажоре, первой октавы, вздрогнула от утренней дерзости своей томной, темной и неугомонной попы, и оттого проснулась. Мне показалось, что в комнатушке поднялся небольшой вихрь, буран, торнадо. Вонь поднялась такая, будто в казарме одновременно взбзднул взвод пьяных артиллеристов. Ни хера себе: «50 оттенков серого»!!!  Как все-таки слащавая, припудренная, ботексная, женская литература далека от суровых, зловонных, реалий нашей жизни!!! А как ей, бедняжечке, не пукать громко и зловонно, если вчера она, словно Гаргантюа, сожрала ведро мексиканской еды. Я вообще удивляюсь, как она не обделалась во сне, малышка моя, любимая. Забрать ее, что ли с собой в Россию? Да только не прокормлю я ее, судя по вчерашнему пиру.

— Привет, — вымученно улыбнулась она, как мне показалось, слегка покраснев своим черным ликом, от смещения за свой нечаянный, отчаянный, утренний, ураганный пук, и, легонько вскочив, накинула яркий халатик, стремительной, потной торпедой рванула в туалет облегчаться, словно боясь опоздать на последний поезд.

— Башка трещит, — пожаловалась она, возвратясь, легкая, воздушная, словно яркая бабочка-махаон. Изрядно похмелившись, мы собрали наши нехитрые пожитки, сели в автобус на Тискакалькупуль, и отправились, куда глаза глядят, в сторону Конца Света.