Новая мораль майя
«Бойся, мучачо, Содома, коль ты в гостях, а не дома!»
(Карлос Луис Зильберштейн, аналитик, исследователь аномальных явлений, Мудандзян, КНР)
Не удивляйтесь, есл и у вас на улице какой-нибудь майя попросит доллар. Это не считается аморальным. Иногда можно увидеть старшеклассниц майя, идущих в обнимку с одноклассником. Но это тоже полбеды. Это не самое аморальное, что я открыл для себя в этом мексиканском городке. Однажды мы с моим братишкой Чарли праздно прогуливались по вечернему, праздничному, субботнему, сверкающему огнями городку, и повстречали двух очаровательных девушек майя, в коротких юбчонках, накрашенных как на карнавал. Рядом, за забором, гремела и сверкала огнями традиционная Дискотека. Девушки, как старые знакомые, поприветствовали Чарли, и тот галантно представил им меня. Потом, неожиданно, как-то слишком торопливо подхватив меня под локоток, потащил в сторону от блудниц.
— Александр! Куда же вы? — смеясь, кричали мне вслед девчата. Видимо, запали на меня! А что? Крепкий еще старикан-гринго? Почему нет?
— Чарли! — взмолился я, обуреваемый жаждой эротических приключений — Давай возьмем их с собой! У меня хата свободна! Я никогда еще не касался девушек майя…
— Понравились? — спросил с иронией меня Чарли.
— Да, — ответил я искренне.
— Это не девушки! А скорее наоборот! — ответил мрачно Чарли.
И я потух, как заря! Я не мог поверить! Это же, ведь, не Тайланд какой-нибудь! Это Мексика! Вот так дела! Значит, древний порок мужелюбства коснулся и древних майя?! Куда смотрит могущественный Кукулкан и строгий Ицамна? Разочарованный и печальный, я приплелся в свой любимый «Bar El gallo azul», чтобы залить пожар отчаяния в джунглях моей души божественной текилой. Бар был неприлично пуст. Все ушли на дискотеку. Сюда посетители вернутся, когда затихнет последний аккорд на шумной площади.
— Ты что, такой хмурый? – спросила Рамона, обволакивая меня своим очарованием и теплой улыбкой, предвестницей высоких интернациональных чувств. Я рассказал ей о своем разочаровании в нравах майя.
— Я теперь боюсь знакомиться с девушками. Вот так пригласишь ее домой, полезешь в трусы, а там – петушок-гребешок, красная головушка….! Я этого не переживу!
Рамона громко расхохоталась на мексиканском языке.
— Надеюсь, меня ты не подозреваешь? – она многозначительно, хитровато, и, как мне показалось после третьей порции текилы, нежно, посмотрела на меня. Ту надо заметить, что Рамона была безгруда, тоща, как вобла, неказиста, и густо накрашена.
— Надо бы это проверить, — неопределенно сказал я.
Ухватившись за протянутую судьбой соломинку, сбивчиво и торопливо поведал ей, что уже в первый вечер был поражен ее экзотической красотой. Пока бар был пуст, мы сговорились, что после закрытия (бар закрывался с уходом последнего посетителя) я буду ждать ее на углу. Перспектива пасть жертвой низменных желаний мексиканки Рамоны полностью завладела мною и стала руководить моим поведением.
Постепенно прокуренный зал пивнушки заполнялся посетителями. Гремела музыка. Рамона, приплясывая за стойкой, время от времени многозначительно и хитровато подмигивала мне раскосыми, карими очами. Ко мне присоседился поддатый, примерно, как я, крепкий, канадский мужик, бывший католический священник-расстрига (отлученный от церкви за пьянство и блуд), весельчак Себастьян со своей подружкой Сарой. Мы с ним не раз общались в кафе, на горе. Ныне, у себя, в Торонто, Себастьян слыл знатным эзотериком, психоаналитиком и экстрасенсом. Он даже у себя на ТВ вел какую-то программу. Здесь, в Мексике он тоже с нетерпением ожидал Конца света. Выкурив на пару со мной косячок забористой травки, он вдруг стал несносным философом и брутальным теологом.
— Сашка! Я должен тебе открыться. Я познал Истину, я тебе не говорил? — заявил он мне тоном заговорщика Дантона.
Здесь, в Чичен-Ице, трудно было найти человека, не Познавшего Вселенской Истины. Я, наверное, был единственный Непосвященный в этой толпе мудрецов.
— Откроешь мне ее? – неуверенно спросил я.
— А никому не скажешь? – спросил Себастьян, оглядываясь по сторонам. В прокуренном зале никому до Истины не было дела.
— Могила! – пообещал я, и на всякий случай добавил, — Мне доверяли государственные и любовные тайны даже Президент!
Себастьян махнул стопарик. Занюхал долькой лайма. Посмотрел на меня испытующим взглядом. Убедившись еще раз, что я надежный человек, он поведал мне Великую Истину, открывшуюся ему накануне.
— В общем, так, брат мой. Истина такова. Бог создал Адама и Еву.
— Согласен полностью, — охотно согласился я с его утверждением.
— Ева получилась настолько прекрасной, что Бог её сам стал ебать…
— Да ты что? – поразился я столь смелой гипотезе. Я подозревал что-то подобное, но не осмеливался даже в мыслях сформулировать это подозрение.
— Да, именно так и было. Сам подумай: зачем ему было отдавать такое совершенное, божественное создание какому-то лошаре — Адаму? По сути – сыну своему! Мы ведь все- дети Божьи!
— Это – да.
— А чуть позже, Сатана, или Змей искуситель, пока Бог занимался своим огромным хозяйством, тоже соблазнил Еву. Впрочем, термин «соблазнил» тут не вполне уместен. Она, не отказывала никому, потому что тогда, в раю, не было понятия сексуального греха. Грехом секс объявили скопцы, импотенты монахи на земле. И на Земле, секс сотни веков не считался грехом, как не считается он грехом у обезьян и собак. Но существует иерархия! Первым ебать самку должен вожак, в понимании животных, а в понимании людей – Бог! Так повелел Бог! Нарушение этого святого закона каралось смертью собаки и обезьяны и человека! А тогда лишь невинный Адам не участвовал в сладких и невинных оргиях. Змей, как сводник, посоветовал Адаму окунуть свою кочарыжку в лоно Евы. Адам, познав плотскую радость, пришел в неописуемый восторг. И когда непорочные стукачки Ангелы донесли об этих разнузданных бесчинствах Богу, тот возмутился, разгневался, и отправил Адама и Еву на Землю, а Сатану проклял и объявил своим врагом.
— Разгневался? Но гневливость тоже – смертный грех! – заметил я, — Это он сам, Создатель, так нам заповедовал!
— Грех! Конечно! Только не для Бога! У Бога не может быть греха. Богу позволено все! Бог – это отец, Создатель! Это – Глава Государства по имени Земля, Вселенная! Он – Президент! И даже если он, или его Ангелы, ебут твою жену, или Тебя, это не грех!
— Ангелы? Меня? Ужас какой ты говоришь…
— Дева Мария, жена Иосифа, понесла от архангела Гавриила, посланника Бога. И это – не грех! Она осталась святой и невинной Девой, для погрязшего в грехе, человечества.
— Так, он что, получается, еще и своих приятелей, архангелов, как бы, потчует дармовыми, сладкими утехами со своими прекрасными созданиями?
— Да, да, да! Ты понял меня, Сашка! Он – Президент! А они – министры!
— Падре Себастьян! Ты не должен скрывать это от человечества. Ты просто обязан выйти с этой Истиной на Вселенский собор! – горячо воскликнул я, потрясенный Истиной. Так я, в одночасье, в деревянном кабачке, подвергся инициации, и стал Посвященном.
— Это сейчас уже не имеет смысла, — всхлипнул падре Себастьян, понурив седую, кудлатую голову, — Послезавтра – Конец Света!
— Рамона очень хорошая! – таинственно поведал мне майя Винсент, небольшой мужичок сорока лет, со шрамом на все лицо, после того, как я купил ему бутылку пива.
— А чем же она хороша? – удивился я этой неожиданной характеристики.
-Всем! Она добрая. Пиво в долг доает… Ты не обижай ее.
— А почему ты решил, что я ее обижать собрался?
— Ну, ты же с ней сегодня уйдешь! – не спросил, а констатировал Винсент, с хитроватым прищуром поглядывая на меня.
— С чего ты взял? – слегка ошарашено спросил я.
Ничего не ответил Винсент, только ухмыльнулся многозначительно в редкие усы, и показал мне указательный палец и зачем-то потыкал им в кольцо, образованное пальцами другой руки. Такая изящная пантомима меня немного встревожила. Она что, поделилась со всеми майя своими планами?
Но это, оказалось, только – цветочки! Через час в бар вальяжно ввалился тучный исполин, добряк и балагур Джереми. Это был самый крупный майя, из всех кого я видел. Джереми – полицейский отдела туризма. Есть такой специализированный, специфичный отряд в Чичен Ице. Мы с ним частенько здесь сиживали вечерами.
Джереми, отдуваясь, грузно, по-хозяйски, плюхнулся за столик. Рядом села невзрачная майянка. Рамона, пританцовывая, вульгарно вихляя бедрами, как загулявшая стриптизерша, споро поставила перед ним две бутылки пива. Джереми игриво хлопнул ее по афедрону. Некоторое время он о чем-то весело беседовал со своей спутницей. Та заливисто и услужливо хохотала. Увидев меня в сумраке зала, Джереми приветливо улыбнулся и помахал рукой, маня меня, меня маня, за свой столик. Я взял у Рамоны еще пива и передислоцировался к нему.
— Санчес! – сказал, как-то таинственно, Джереми, — Будь осторожнее. Ты понимаешь, что я имею в виду.
— Не совсем, — я проверил свою поясную сумочку. (В прошлый раз, он предупредил, чтобы я приглядывал за ней, потому что у какого-то фрайера-француза некие кознодеи сперли из такой же сумочки документы и банковские карточки)
— Я имею в виду (он наклонился к моему уху, чтобы не слышала его спутница) сегодняшнюю ночь!
— А что будет ночью? – прошептал, я похолодев от ужаса.
— У Рамоны есть четыре брата. Один из них, Мигель, уже отбыл срок за драку.
Похоже, вся Чичен Ица в курсе наших греховных планов. Рамона, пританцовывая за стойкой бара, под ритмичную песенку Мариачи Мартина Уриэта, ласково и многообещающе, помахала мне рученькой.
— Я тебя предупредил, — сказал Джереми, — Думай. Твоя жизнь. Мне-то что: я протокол осмотра места убийства составлю, вызову полицию из Кункуна, премию еще за раскрытие преступления получу….
Веселая перспектива. А, в принципе, что тут думать? El Fin del Mundo! Какая разница теперь, как закончится для меня этот Прекрасный и Удивительный, полный музыки, радости, текилы и Плотской Любви, Мир? Когда я был курсантом мореходного училища, я же, пылкий влюбленный, безрассудный, пытливый, похотливый, бегал на свидание к горничной гостиницы «Черное Море», белокурой девчонке, с железными зубами, хотя знал наверняка, что по возвращению, утром, мне светит Высший остракизм, Конец Света на пару суток в карцере.
0000000000000000000
СВОЙ ПОРОХ В ПОРОХОВНИЦЕ – ОТДАЙ ЧИКЕ-ЧАРОВНИЦЕ!
«Досуг развратный, только в сказке — бесплатный!»
(Педро Эдмундо Лопес, старикашка-процентщик, из Мериды, Мексика)
Бар закрылся только в 3 часа ночи, когда я уже клевал своим длинным носом. Рамона, ровно, как и я, была уже изрядно навеселе. Прихватив с собою полдюжины бутылок пива, мы пошли в мой убогий сераль, не скрывая нашего истинного, искреннего намерения: предаться сладкому пороку вопреки условностям и запретам. Добравшись до апартаментов, мы с большим трудом, общими усилиями, с кряхтением и стонами, стащили с нее тесные джинсы. Потом просторные шорты с меня. Прыщавая спина. Невнятная грудь. Легкое, воздушное «Ай, Санчес!» Подмышки моей крошки были подобны заросшим бурьяном, репейником и лебедой оврагам, как, впрочем, и лоно. Я уже не первый раз в Мексике сталкиваюсь с подобным природным явлением. Это уже мексиканский трэнд. Предавались мы сладкой, греховной утехе, не смыкая глаз, как в последний раз, но, по итогам — единожды. Я усердствовал, как боксер в чемпионском раунде, не щадя срамного коралла своего, поскольку знал наверняка: в других мирах, на других планетах, куда мы уйдем через день, нет телесного, чувственного наслаждения, нет оргазма, нет плотской любви. А есть одна Любовь к Богу, к Вселенной, к себе. Любовь, которая не предполагает неописуемого восторга эякуляции, эякуляции, эх, эякуляции, эякуляции…. Эх. Ух! В тишине ночи слышны далекие звуки Марьячи и невнятные крики.
— Санчес! У тебя нет воды! – услышал я ее сдавленный, панический крик из сумрака. О! Да. Иногда тут воду отключают из экономии. Такое бывало не раз. Я всегда набирал воду впрок. А в этот раз – забыл! Но, что мексиканцу — смерть – русскому по колено! Мы же не в пустыне! Пришлось использовать для женских санитарных нужд, единственную жидкость в доме – пиво.
— Никогда не мылась пивом! – призналась она, возвращаясь на одр, довольная, худенькая, безгрудая, прокуренная, словно пепельница, пахнущая пивом, словно пивоварня.
— Пиво, похоже, тоже удивилось увиденному чуду. Все когда-нибудь случается в первый раз, — мудро заметил я, — И дефлорация, и обрезание, и умывание пивом, и даже смерть. Я вот впервые гуляю по Юкатану, впервые ласкаю мексиканскую девушку. И Конец Света я встречаю впервые! Ты знаешь, что пиво – живое, мыслящее существо?
— Не хочется умирать! – грустно сказала Рамона, бережно возложив голову мне на грудь, словно венок.
— Пиво способно осознавать этот мир. Оно продолжает жить у нас во чреве. И потом, когда оно выходит из нас в море, оно как Иов продолжает жить!
— Правда? – удивилась Рамона, глядя на меня с изумлением, как иудей на Пророка.
— Истина! Апостол Павел, Знаешь апостола Павла? (О! А как же! Я – христианка! И в церковь хожу!) говорил коринфянам так: «Я каждый день умираю». И мы каждый день умираем, — глубокомысленно, с пафосом Пастора, заявил я.
— Нет! Но я не хочу умирать! – наигранно всхлипнула мексиканка.
— Да не бзди, Рамона! Мы же, когда засыпаем – фактически – умираем. Ведь Сон – это земная модель смерти. А пробуждение – это очередное рождение, нового человека! – меня после выкуренной «мастырки», потянуло на теологию, как и моего обкуренного друга Падре Себастьяна. – Мы ведь просыпаемся уже не теми, чем были вчера! Мы каждый день другие! Новые! Так ведь?
— Давай не засыпать, – капризным, умоляющим тоном шептала Рамона.
— О Кей! Давай не спать! Давай бухать. Хорошо. Жизнь и Смерть, Рамона, не противоположны, не исключают одна другую, а переплетаются. Наше с тобой существование — это смесь умирания и воскресения. Оргазм – это тоже умирание и возрождение. И дефекация тоже!
— Что это – дефекация?
— Это значит — срать.
— И срать — тоже смерть?
— Это сладкая, долгожданная, а иногда, стремительная, как горный поток, неожиданная смерть.
— Не хочу умирать!
— А кто хочет? У меня вот, в России, в Воронеже, есть друг, Вовка. Мы в молодости с ним играли в футбол во дворе, иногда проводили вечеринки, оргии с девушками. Он был очень спортивный, добрый, и вообще — положительный. Пил очень редко, не то, что я. Но не так давно врачи обнаружили у него рак. Запущенный. И вот сейчас, он уже точно знает, что скоро покинет этот мир. Без вариантов. Но он спокоен и тверд. Он уверен, что там, за Железным, Небесным, Непознаваемым Занавесом, есть Жизнь. Не для всех, а для тех, кто жил честно, как он. Не обижал слабых, не воровал, любил и уважал своих родителей, ну, может быть блудил только…. Однажды он заснет и проснется в том мире. Хотя, говорит он, мне и на Земле нравится. Я вот тоже думаю, что у меня есть шансы на другую, новую жизнь. Ты тоже можешь рассчитывать. Ты добрая девушка. Так что и ты не умрешь, крошка! Просто посрешь, заснешь, и проснешься в новом виде!
— Я не хочу в новом виде! Мне нравится мой вид! – бормотала Рамона.
— Не надо бояться смерти! Не боимся же мы засыпать каждую ночь, поскольку знаем, что наутро вновь проснемся. Разве мы не можем ожидать, что именно завтра нас разбудят для вечности?
— У меня так много грехов…
И мы не засыпали, чтоб не умирать. Пили пиво, шмалили, танцевали голышом хабанеру, словно сбрендившие ацтеки, под задушевные песни Фернандеса, мариачи Рафаэля Гутьераса и Франциска Карденаса
Мы буйствовали словно шаманы, до тех пор, пока за окном не забрезжил рассвет, загрохотали по мостовой машины, автобусы, скутеры, и незримые, груженые товаром, тележки неутомимых тружеников сувенирной отрасли.
— Мне надо идти, убирать в баре после вчерашней вечеринки, пока хозяин не пришел, — прошептала она в мое изнуренное ночным бдением, засыпающее ухо. Я с чувством благодарности крепко пожал ее маленькую упругую грудь. «Добро должно быть не только с кулаками, но и с хорошим, сексофильным членом» — настойчиво крутилась, словно бабочка, у изголовья сонная, мудрая мысль.
— Санчес! – услышал я вдруг возле уха ласковый шепот Рамоны.
— О! Ты еще не ушла? – сказал я, внутренне гордясь, что дама не в силах расстаться со мной.
— Санчес, мне так неловко…
Неужели она хочет еще разок? Эта мысль меня согрела и сладким теплом растеклась по сонной, пожившей, уставшей, но радостной плоти моей.
— Санчес… Я…. Ты не мог бы дать мне двести песо?
А-а-а-а-а-а…. ! Дьявольщина! A la mierda, golpear! A la mierda! Perra! Puta! Puta! Ну вот, Санек! А ты наивно полагал, что на Земле есть бескорыстная, чистая любовь! Так устроен этот меркантильный мир! За все надо платить! За свои косяки, за свое безрассудство, беспечность, безбожие, бездушие, за пьяную радость, за похмельные страдания, за свой эгоизм, за сервесу, за текилу и даже, за Рамону!
— Я тебе отдам сегодня вечером, Санчес, – виновато прошептала она, целуя меня в щеку, — Ты же придешь сегодня в бар?
Я нащупал шорты, полез в карман и, едва сдерживая рыдания, выдавив из себя: «Прощайте навсегда!», отдал ей две бумажки по сто песо. Засыпая, я, из последних сил, с чувством благодарности, пожал своего самого любимого Друга и пожелал ему Здоровья, Счастья и Большой Любви.
Повесть «В конце концов»
часть 1 | часть 2 | часть 3 | часть 4 | часть 5