Достоевский – несносный мистификатор

5791446708034565367_nДрузья! Вот что я выяснил давеча. Известный сочинитель Федор Михайлович Достоевский, не в обиду ему будет сказано, как и многие писатели, был несносным мистификатором. Зачастую, в угоду замыслу, он искажал до неузнаваемости, реальные события, которые он брал из жизни, для сюжетов своих произведений. Так случилось и с историей студента Родиона Раскольникова. На самом деле все было так.

«Алена Ивановна с утра чувствовала себя неважно. Болела голова. В висках стучали молоточками невидимые стукачки, норовя порвать кровеносные жилы.

— Все! Завязывать надо с бухлом. Уже не девочка, чай! – решительно подумала она и прихрамывая с похмелья, пошла заваривать чай. Чая в холодильнике не оказалось. Не оказалось его и в духовке. Она обшарила все свои сусеки, сусеки сестры Лизаветы, и сусеки соседей. Но чай, как сквозь землю провалился. «О! Я ж его скурила вчера!» — в отчаянии вспомнила старушка. Похлебав из плошки холодного супа из какао бобов и поковыряв вилкой жульен из перепелок, она все-таки, скрепя средце, накатила фужер хереса Амонтильядо. «Здоровья исключительно для!» — успокаивала она себя.

«Тварь дрожащая, я или право имею?» вертелся в голове навязчивый вопрос. «Ну, почему? Почему одни люди, действуют, напрягаются, что-то делают, изыскивают внутренние резервы, организовывают бизнес, а другие жрут, спят, считают чужие деньги, орут, митингуют, да живут только размышлениями и грезами о всеобщем равенстве?! Почему я, бизнес-баба, должна жить в равенстве с бездельником оппозиционером? Ненавижу бездельников и халявщиков! Убивать их к чертям собачьим!?»

Внезапно, словно в поле рожь, у нее созрел и заколосился колосьями, колоссальный, отчаянный и дерзкий план. Она проворно надела трусы, бюстгальтер, чулки, торбасы, набросила кофту, шушун, и стремглав понеслась по Невскому проспекту к знакомому дому.

Легко взлетев на седьмой этаж, постучала в дверь. Дверь, отворилась на крошечную щелочку, два вострые и недоверчивые взгляда худой, небритой репы, уставились на нее из темноты.

Опасаясь, что студент испугается, Алена Ивановна взялася за дверь и потянула ее к себе, чтобы он как-нибудь не вздумал опять запереться. Тот, сонный, будучи в одних черных трусах, споро отскочил в испуге, хотел было что-то сказать, но как будто не смог, и смотрел на не прошенную гостью во все глаза. Студент, как и всегда, был простоволос. Светлые, жиденькие волосы его, по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку и подобраны под осколок роговой гребенки, торчавшей на его костистом затылке.

— Родион? – стараясь успокоить студента, спросила Алена Ивановна.

— Процентщица? – успокоившись, в свою очередь, констатировал вопросительно студент.

— Здравствуйте, Родион, — начала она, как можно развязнее, но голос не послушался ее, прервался и задрожал, — я вам… деньги принесла за заклад… да вот лучше пойдемте сюда… к свету… — И, бросив его, она прямо, без приглашения, прошла в комнату. Студент побежал за ней; язык его развязался.

— Господи! Да чего вам?.. Какая, такая заклада? Ни понимать…. Что вам угодно, мэм?

— Помилуйте, Родион… знакомая ваша… Алена Ивановна… вот, деньги принесла за папиросочницу серебряную, что обещалася намедни… — И она протянула ему сверток с надписью «деньги за папиросочницу намедни»

Студент смотрел внимательно, злобно и недоверчиво. Она чувствовала, что теряется, что ей до того страшно, что кажется, смотри он так, не говори ни слова еще с полминуты, то она бы убежала от него.

— Да что вы так смотрите, точно не узнали? — проговорила она вдруг тоже со злобой. — Хотите, берите, а нет — я к другим пойду, другие возьмут.

Она и не думала это сказать, а так, само вдруг выговорилось.

— Да чтой-то вы какая-то бледная? – спросил студент дрожащим голосом, словно предчувствуя беду, — Вот и руки дрожат!

— Бодун, — отвечал она отрывисто. — Слыхал, про такую хворь? Поневоле станешь бледной… коли трясет со вчерашнего, — прибавила она, едва выговаривая слова. Силы опять покидали её. Но ответ показался правдоподобным; студент взял сверток.

— Сколько тут? — спросил он, еще раз пристально оглядев Алену Ивановну и взвешивая сверток на руке.

— Сто двадцать семь рублей, как договаривались! – ответила бабушка.

— Да чтой-то, не весит на сто… Ишь, навертела.

Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у него были заперты, несмотря на духоту), он на несколько секунд совсем ее оставил и стал к ней тощим задом. Она расстегнула шушун, и высвободил топор из петли, но еще не вынула совсем, а только придерживала правою рукой под одеждой. Она боялася, что выпустит и уронит топор… вдруг голова ее, как бы, закружилась.

— Да что ты тут навертела! — с досадой вскричал студент и пошевелился в ее сторону.

Ни одного мига нельзя было терять более. Алена Ивановна вынула топор совсем, взмахнула его обеими руками, едва себя чувствуя, и…

— Что это у вас? Топор?!!!! – услышала она испуганный, истеричный визг студента.

— Да вот…. Принесла вам… — промямлила, растерявшись окончательно процентщица, опуская топор, — Вы же просили топор… Дрова рубить. Холодно же в комнатах….

— Я? Просил? Разве? Ах, да! В самом деле…. Спасибо! – глаза Родиона засверкали радостным огнем, но тут же потухли, — Вот только дров у меня нет… И не было отродясь….

— У меня есть дрова, — немного успокоившись, страстно воскликнула Алена Ивановна, пустив петуха, слегка смутившись своей недевичьей дерзости. – Много дров! У вас чай, кстати, есть?

_ И чая не было… отродясь… — вспыхнув, словно порох, покраснел от, негаданно ворвавшейся в его жизнь надежды, Родион.

«В принципе, она не такая уж и старая! Бывают и старше» — думал Родион, зябко кутаясь в охабень, поправляя горжетку, ступая след в след по заснеженному Петербургу за Аленой Ивановной, по пути в дом ее, искоса наблюдая, как под нанковой юбкой перекатываются упругие, мускулистые, старушечьи ягодицы, словно у яловой коровы. Метель задувала ему снег под килт, мороз воевода, разукрасив пурпуром его впалые щечки, студил его игривые пальчики, не знавшие доселе кроме срамного уда, ни плуга, ни серпа, ни молота, ни метлы. «А что до людской молвы? – ухмыльнулся криво Родион бледными от стужи губами, — Так ведь, любви все возрасты покорны! Так ведь сказал поэт!»

Да так и прижилась на Руси добрая традиция: молодым отрокам да недорослям старушек богатых в жены брать и в примаках бессрамно ходить.»