|
||
|
НОВЫЕ РАССКАЗЫ | |
Банка
(читать до конца!)
Теплый июньский день клонился
к закату. Из окна кафе было видно, как в парке
молодые мамаши торжественно вывозят в колясках
на прогулку своих малышей. Лабудов не спеша доел
остатки монгольского барбекю, запивая жесткое
конское мясо старым добрым "Монтень
Сент-Эмильон Шато". Сегодня он, ярый противник
излишеств, позволил себе немного расслабиться,
дать волю пороку чревоугодия, а заодно и повод
торжеству плоти. Лосось-гриль в мандариновом
соусе, жульен из перепелок в соевых бобах, парфе
из миндаля…
"В конце концов, — успокаивал он себя,
— излишняя упорядочность равнозначна торжеству
энтропии! А задача жизни — сопротивляться
градиенту энтропии и противодействовать
тепловой смерти Вселенной!" Лабудов сладко и
оттого громко отрыгнул и, спохватившись,
оглянулся по сторонам. За соседним столиком,
прикрыв рты ладошками, прыснули две юные особы.
"Эка досада! Как меня угораздило! — смущенно
покашливая, подумал Лабодов, поднимаясь с кресла.
— Что значит, давно не посещал общественных мест.
Ну да Бог с ними, с девчушками! Пусть их!"
Он вышел в парк и, прогулявшись
немного, сел на свою любимую, уединенную скамейку
под развесистым каштаном. Где-то в вышине,
укрывшись в густой кроне, пел свою радостную
беззаботную песнь лазоревый дрок. На душе было
благостно и покойно. В желудке шумно
переваривалась тяжелая пища. Лабудов вдыхал в
себя прохладный вечерний воздух, наслаждаясь
жизнью каждой клеточкой своей плоти. Вчера
вечером он почувствовал сильную, резкую боль в
сердце, что заставило его вспомнить о том, что
Земная жизнь может в любую минуту оборваться, а
он еще не успел за делами насладиться ею в полной
мере. Именно вчера, после этой жуткой физической
боли, он пришел к запоздалому выводу о своей
исключительность в контексте Земной жизни, о
своей сингулярности и индифферентности в
отношении частного и общего. Он вдруг физически
ощутил неопределимость своей сингулярности с
точки зрения логических предикатов количества и
качества, ее отношения и модальности.
Он понял, что в любом своем проявлении,
в виде поступка, явления, события или
умопостигаемого феномена, сингулярность
конкретного Лабудова не принадлежит только ему
лично, а заключается в безличном,
доиндивидуальном поле! Множества сингулярностей
образуют молярные структуры, подчиняющие себе
молекулы общества включая в себя
микро-множественности или парациальные объекты.
И от этих сладких мыслей на душе у Лабудова вдруг
стало спокойно и тепло. И тогда боль сердца
отступила в непостижимую глубину
экзистенционального сознания.
Он вдруг вспомнил, как беспечно жил
долгие годы, повесничал и распутничал, нисколько
не задумываясь о своем Земном предназначении, о
Вечности и Бесконечности. Мощный либидозный
поток, вырвавшийся тогда наружу словно магма
вулкана, разрушил его прежние представления о
взаимоотношениях людей, об их роли во Вселенной.
Неожиданно его мысли вдруг прервались
какими-то ужасными звуками. Озорной мальчик лет
десяти, рыжий и тщедушный, в ветхой, матерчатой
курточке, с каким-то поэтическим самозабвением
бил ногой по жестяной банке из-под пепси. Банка,
подпрыгивала и кружилась по асфальту, издавая
при этом такие антимузыкальные, душераздирающие
звуки, от которых, наверняка, перевернулся бы в
могиле Страдивариус и Берлиоз.
— Что за черт? Дьявольщина! — вздрогнул
Лабудов, возросший на божественной музыке
Палестрины, камерных оркестров и скрипичных
квартетов. Мальчик беспечно лупил ногой по банке,
приближаясь к скамейке, на которой сидел Лабудов.
— Что? Что заставляет этого мальчика
стучать по банке? — спросил Лабудов сам себя и не
смог найти ответа. Тогда он вдруг неожиданно для
себя, тряхнул головой, словно сбрасывая с себя
вековой сон, вскочил, подбежав к мальчугану, и
резко, без взмаха, как учили много лет назад в
спецшколе, ударил коротким ударом ногой в пах.
Носок ноги уткнулся во что-то мягкое. Мальчик,
издав утробный звук, перевернулся в воздухе,
описал дугу, разрушил своим телом деревянную
песочницу и шмякнулся головой об асфальт.
Лабудов еще и еще раз с силой ударил шалуна
носком ботинка в лицо. Тельце ребенка несколько
раз дернулось. Из носа хлынула кровь.
— Ты что же, скотина такая, банку бьешь?
А? — вскричал в сердцах Лабудов, переводя дыхание.
— Ты, что, гад, — думаешь, ей не больно? А? Вот тебе,
сволочь! Гад! Гад! Вот тебе! Вот тебе! Получи! На! На!
Мальчишка, запоздало придя в себя,
катался по асфальту, пытаясь вскочить,
уклониться от тяжелых и точных ударов ноги
Лабудова. Но удары настигали его, повергая снова
на асфальт, заставляя время от времени
вскрикивать и стонать.
— Вот тебе! Ага! Охо! Уха! — настигал его
Лабудов, — Получил? Съел? Это тебе за банку,
паскуда, такая! Ты что, не понимаешь, сволочь, что
мы все звенья одной цепи? Что мы все — суть –
продукты одной Вселенской реакции
нуклеасинтеза?!! Это ты понимаешь? Или нет? Урод!!!
Тьфу на тебя! Мразь! Мерзость! Мерзость!
Наконец он настиг мальчишку, прижав
одной рукой его за горло к асфальту, склонился
над ним и занес правую руку для последнего,
завершающего, рокового, своего коронного и
смертельного удара. В этот миг мальчуган
приоткрыл заплывшие, остекленевшие от страха
глаза и, увидев искаженное в ярости лицо
Лабудова, в ужасе поднял руки, защищая голову.
— Я… Нет… Не надо… — хрипло воскликнул
он. Левый его глаз был залит кровью.
Что-то дрогнуло в этот миг в душе
Лабудова. Он вдруг вспомнил свое детство. Вот он,
деревенский босоногий мальчишка бежит по
залитому солнцем лугу. Пьянящее летнее солнце
светит ему в глаза. Жужжат пчелы над клевером.
Глупый телок Минька, привязанный к кусту
чапыжника, натянув веревку, чавкая от нетерпения,
пытаясь дотянуться до ведра с пойлом,
переворачивает его. Вот маменька,
раскрасневшаяся после вечерней дойки, в
белоснежном фартуке, вытирая расшитой ширинкой
глиняную кринку, подносит маленькому Митеньке
парное молоко. Лабудов пьет торопливо, частыми
мелкими глотками, время от времени
останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Молоко
теплой струйкой стекает по подбородку.
— Не надо…— передразнил он мальчишку
тонким голоском, опуская руку. — А банка когда
тебе кричала "Не надо!", ты ее слушал? Ты ее
лупил ногой своей и ничего не слышал?
— Я… Я не знал…— пропищал сквозь слезы
дрожащим жалобным голосом пацан.
Лабудов тяжело сел рядом с лежащим
мальчиком. Провел рукой по его жестким, рыжим
волосам.
— Эх, вы! — усмехнулся горько он. — Только
над бессильной и бессловесной банкой измываться
можете. Как вы только не поймете, бестолочи, что и
банка, и это ясень, — он кивнул на каштан, — и эта
сойка, что поет в вышине — он кивнул в воздух над
собой, — все мы — братья!
Мальчик заинтересованно приподнялся.
Потом, поморщившись от боли с усилием сел.
Сплюнул на землю кровавый сгусток вместе с
передним зубом, и, поелозив немного нижней частью
корпуса, уселся поудобнее напротив Лабудова.
— Пойми, — продолжал Лабудов, обращаясь
уже не к конкретному мальчику, а ко всему, что
было вокруг него в этот миг, — ведь Иисус только
наполовину был прав. Он в своих рассуждениях
только приближался к Высшей Истине, говоря, что
все люди — Братья! Но Истина еще выше, брат мой!
Истина в том, что братья не только люди и
животные, но и эти камни, звезды, солнце, море,
ветер! Все, что вкруг нас!
— И эта банка? — мальчуган, хитро глядя
на Лабудова из-под рассеченных бровей, протянул
ему помятую банку. Тот некоторое время
недоуменно покрутил ее в руках, потом, видимо,
вспомнив ее происхождение, воскликнул горячо:
— Да! Представь себе — и эта банка! И эта
банка! Если мы вспомним историю развития
общественных отношений, то без труда заметим, что
в различных религиях люди поклонялись различным
стихиям, различным тотемам, вещам. Они видели
Бога каждый в соответствии со своими
представлениями, согласно своему менталитету.
Любая религия, каждая по-своему, была близка к
истинному пониманию Бога. Каждый очередной
Пророк объявлял о своем понимании Бога, но всякий
раз он лишь еще чуть-чуть продвигался к Истине.
Когда человек пытается повести под единую
систему понимание своего Божественного
происхождения начинается страшная путаница.
— Так, постойте, а какая же Истина
настоящая? — спросил задумчиво мальчик, осторожно
трогая пальчиком распухшую, кровоточащую
надбровную дугу.
— Не надо трогать. Инфекцию занесешь. –
сказал Лабудов, легонько отстраняя руку
мальчишки от брови. — А Истина, брат ты мой, в том,
что все, что мы видим вокруг нас и чувствуем
внутри нас — все это едино! Это и есть — Космос, Мир,
Суть, Истина, Бог! Представь себе, что однажды во
Вселенной в силу каких-то непостижимых
закономерностей, случайного соотношения
химических элементов, произошел страшный взрыв,
химическая реакция сверхвысоких температур.
Миллиарды градусов! Сегодня таких температур на
Земле не существует. Да и многие химические
элементы существуют только в Космосе. А многие
уже давно распались. Но зато результатом этой
космической реакции стала Земля, Солнце, Звезды,
трава, деревья, животные и человек.
— И эта банка? — спросил снова мальчик,
показывая на банку в руках Лабудова.
— Ты задолбал, мальчик! Да! А и банка! –
немного раздраженно ответил Лабудов и, шутя,
ловко швырнул банку в пробегающего мимо
беспородного, шелудивого пса. Пес взвизгнул и
увернулся. Потом вернулся, понюхал банку и,
вильнув виновато хвостом, потрусил, вихляя
костлявым своим задом, по своим собачьим делам
— Но банка потом. Много позже. — Лабудов
ласково потрепал мальчишку по пыльной голове. –
Нетрудно заметить, малыш, что камни обладают
определенной энергией, которую можно определить,
как один из видов информационной памяти. Одни
камни приносят счастье определенным людям,
излечивают от болезней, другие — приносят зло и
убивают…
— Я теперь буду собирать банки! — сказал
вдруг пылко мальчик, всем своим существом
потянувшись к этому кряжистому, немного
странноватому человеку..
— Что? — не понял Лабудов.
— Я теперь буду собирать банки, мыть их
и чистить…
— А… Ну да… Конечно… Так вот, камни,
они не только обладают информационной памятью,
но и умеют ее использовать! Звезды так же
обладают памятью, и от их соотношения зависит
судьба конкретного человека. Так ведь?
— Так… — растерянно ответил мальчишка.
— А что такое память, как не часть
разума? Следовательно, и камни и звезды обладают
разумом, то есть — душой. Они все живые! Запомни
это, малыш! И поэтому, заруби себе на носу: все мы
родом из того чудовищного взрыва! У нас общие
корни…
— Я буду их сдавать! — сказал вдруг
задумчиво мальчик.
— Кого сдавать? Куда сдавать? — вскричал
тревожно Лабудов, внимательно присматриваясь к
мальчику.
— Ну, банки, то есть…— пояснил мальчик.
Лабудов задумчиво провел себя по
непокорным вихрам. По аллее неверной походкой
прошли два нетрезвых юноши, целуясь на ходу. В
кустах базилика тоненько засвистел водоклюй. Ему
отозвавлся пардалот.
— Их не принимают, — сказал наконец
Лабудов. — Я пытался… Не берут нигде банки. Не
нужны они никому. Такие вот дела… Так вот. У нас,
пацан, с тобой общий Отец, общий Бог! Мы все родом
оттуда, — он указал вверх пальцем, — Из Космоса! И в
этом смысле — все мы дети Божьи! Братья! Но один
брат существует в виде Звезды, другой в виде
камня, третий существует на Земле в виде банки, а
другой в виде мальчика, который безжалостно
лупит своего брата ногой по лицу!
— Но ведь и вы меня ногой врезали, брат! –
резонно возразил мальчик, горько усмехнувшись и
на всякий случай, предусмотрительно отодвигаясь
от Лабудова.
— Ха-ха-ха-ха! — рассмеялся Лабудов, — Да…
Скажешь тоже! Злопамятный ты, брат, несмотря на
юность. Что с тобой только в старости будет? А как,
скажи на милость, ты бы поступил, если бы видел,
как обижают беззащитного, безмолвного,
маленького брата? Как бы ты объяснил жестокому
брату его заблуждение?
— Вообще-то верно — улыбнулся беззубой
улыбкой окровавленного рта мальчуган и
восхищенно покрутил головой.
— Ну, ладно. Мне пора уже… У меня еще
встреча с одной… Впрочем, не важно… Не твоего
это ума дело… — Лабудов посмотрел в голубое небо,
вдруг вспомнив что-то очень важное.
— Постойте! — встрепенулся мальчуган,
словно испугавшись, что этот чудаковатый
бородатый мужчина, пахнувший мясом, луком и
вином, сейчас вдруг исчезнет из его жизни
навсегда, оставив его наедине с Великой Загадкой
Мироздания. — А как же непорочное зачатие?
— Теперь о непорочном зачатии. — Лабудов
взглянул на часы. Затем — снова на небо. Было уже
семь часов вечера. Хотя время для него в эти
минуты не играло на Земле решительно никакого
значения. — В ряду необъяснимых явлений Земной
жизни, малыш, это наиболее простое и объяснимое.
Сила наших желаний, сила нашего слова и мысли
могут быть как разрушительны, так и созидательны.
До конца могущество Слова и Мысли еще никто не
знает. Она у всех различная. Кто-то мечтает о
любви, и она к нему приходит. Кто-то мечтает о
смерти, и находит ее. История человечества знает
случаи, когда человек вопреки законам природа
прозревал, излечивался от неизлечимых недугов,
перемещался в пространстве и времени, двигал
силой мысли предметы и убивал своих врагов на
расстоянии. И если одна еврейская девушка, не
подозревающая о заложенной в ней могущественной
силе, когда-то страстно возжелала забеременеть и
стать матерью, исполнив свое Земное
предназначение, вполне допустимо, что сила ее
желания была настолько высока, что она и в самом
деле забеременела.
— Вопреки законам физиологии? — спросил
недоуменно мальчик. Лабудов внимательно
посмотрел на него. Некоторое время они, замерев,
неотрывно смотрели друг другу в глаза. Взгляд
мальчишки излучал спокойствие и уверенность.
Взгляд Лабудова удивление и некоторое
восхищение.
— Законы физиологии, парень, — наконец
сказал со значением он, повысив мальчишку новым
обращением в звании, — ничто, по сравнению с
законами Космоса и силой Слова! Так то! — Лабудов
шутя, не больно, двинул мальчугана кулаком по
челюсти, после чего, кряхтя, поднялся с земли, и
отряхнул брюки. Поднялся и мальчик. На минуту
Лабудову даже показалось, что тот стал немного
выше. — Ты это…пацан… Зла не держи на меня… –
Лабудов серым, в желтых пятнах неизвестного
происхождения, платком неловко вытер мальчугану
окровавленный нос. — Вообще, ни на кого зла не
держи… Оно ведь и материализоваться может.
Слышишь?
— Да, ладно, — смущенно отстраняясь от
ловких лабудовских рук, пробурчал малец. Лабудов
крепко, по-мужски пожал мальчишке маленькую руку,
отчего громко хрустнули детские хрупкие
косточки.
— Теперь иди, приятель! Но сначала дай
мне слово, что никогда, слышишь, никогда не будешь
обижать ни банку, ни бутылку, ни собаку. Обещаешь?
Мальчик взглянул на Лабудова своими
почерневшими от внутричерепного кровоизлияния
глазами и неожиданно спросил с доброй улыбкой.
— А человека? Человека можно обижать?
— Человека? — Лабудов на минуту
растерялся, задумался, оглянулся вокруг. Легкий
вечерний ветерок шевелил ветвями кустов ракиты,
из которых торчали чьи-то ноги в бурых
парусиновых туфлях. В синем небе, в лучах
багряного заката рдели облака. — Человека можно. –
наконец сказал он твердо и убежденно. — Человек,
он ведь отомстить может. Он сильный! У него есть Слово!
А.Мешков