Бери шинель – ступай в Москву!

Из серии «Роман с комсомолкой»

 

2000 год.
— Владимир Путин избран президентом России на первый срок
— Англичанин Пол Ханн установил мировой рекорд громкости отрыжки — 118,1 децибел
— В Индии родилась миллиардная жительница этого государства — Аста Арора
— В Лондоне прошёл «парад гордости» лесбиянок и гомосексуалистов и  открыт памятник Джону Леннону.
— Пожар на Останкинской телебашне в Москве.
— В Сиднее состоялось открытие XXVII Летних Олимпийских игр.
— В Австрии опубликован доклад учёного из Лондонского университета Сары-Джейн Блэйкмор, посвящённый щекотке.
— Мавзолей Ленина закрыт для посетителей.

 

Воронеж. Поселок Придонской.

Легкая гроза. Начало мая. 12 часов, 15 минут пополудни. В зеленых  кущах беззлобный щебет птах. И рокот грозный самолетов в небесах.

Я проснулся в своем уютном серале на 13 этаже с легкого трехдневного бодуна от телефонного звонка. Кто это посмел меня так бесцеремонно потревожить в столь ранний час: в 12 часов по полудню? Телефонный звонок? Вот щас мы ему! Вчера у меня загостилась одна прекрасная, но порочная дама из Ельца, директор страховой компании, и поэтому я чувствовал себя как бы разбитым, отрешенным и слегка опустошенным. Звонил неугомонный собкор «Комсомолки», Лешка Синельников. Он сказал весело и задорно:

— Все! Пляши! Собирай вещи и пляши! Трусы, носки, зубную щетку. Ты едешь в Москву! Тебя Сунгоркин вызывает. Будешь работать в «Комосолке».

Это было неожиданное сообщение. Это было, как пыльным мешком из-за угла, как для немца – харакири, как для еврея сало! Как для африканца новость про Эболу. Как для Гитлера весть о беременности. У меня были другие планы на жизнь. Вернее, их не было вообще. Я уже 4 года жил без постоянной работы, и как-то уже привык к независимой и голодной жизни.

— Не, — ответил я, рассеянно, еще не осознав смысл сообщения, — это никак нельзя. Что мне делать в Москве? Где жить? Тут у меня хоромы с санузлом, телек с пультом, девчата любимые, музыкальный центр, опять же. Я тут живу в неге и радости. А там где мне в Москве жить в неге? Как я буду там, на чужбине без санузла и без девчат любимых?

— Ты что, совсем дурачок? – ошалел Лешка. – Люди по году работают в «Комсомолке» только за гонорар, лишь бы в штат зачислили. Ты же хотел новый диван купить, книжный шкаф, ночной горшок, в конце концов…. Ты же сам говорил.

— Диван, диван, горшок, горшок… да, диван хотел… — вспомнил я. Моему нынешнему дивану было лет сто. На нем, похоже, еще Берия попирал невинных дам. Он весь был совсем продавленный, какой-то обтруханный. Диван. Я его с помойки принес. Кто-то легкомысленно и непочтительно к истории нашей страны, его выбросил. А я его использовал почти что, как Берия. И хранил, как реликт.

— Ну, если, ты не хочешь остаток жизни в «Комсомолке» работать, поезжай в Москву просто на годик, на заработки, — продолжал почему-то уговаривать Лешка, — Вроде, как в командировку!

Бытовой вид

Бытовой вид 🙂

***

А случилась эта утренняя майская беседа вот почему. Мой сын, мальчуган Алешка, от первого брака с дочерью партийного функционера, заканчивал в этом, памятном году 11 классов. И надо было выполнить родительский долг и дать ему путевку в жизнь, инвестировать в него какие-то средства: нанять репетиторов, устроить на подготовительные курсы, дать взятки преподавателям-педагогам и устроить в университет.

Александр Мешков (справа) и Алексей Мешков

Александр Мешков (справа) и Алексей Мешков

Но я был безработным и перебивался случайными заработками. Весьма условными. Ни одна Воронежская газета упорно не брала меня в штат. Я писал сценарии рекламных роликов для Воронежского телевидения, какие-то невнятные документы для различных компаний, сценарии юмористической программы «Все – О, кэй!» Воронежского телевидения, и сам же играл в ней большинство ролей. Платили мне копейки, а потому хлеб мой насущный был весьма скуден, как у заключенного строгого режима. Как, впрочем, такой же скудный, как и стул насущный. Я питал свою плоть кашами. Ими же и срал. Прекрасная иудейка, укоряла меня, после соития:

— Твоя сперма пахнет старой посудной тряпкой! Какой гадостью ты питаешься?

— Это не гадость. Это старые посудные тряпки, — отвечал я необоснованно гордо. Потому что я, в отличие от некоторых, не питался спермой.

Правда, к чести этой девушки, она иногда, из иудейской жалости к русскому народу, приносила мне настоящую, еврейскую еду: мацебрай, фаршмак, хоменташен, козленка в молоке матери его, ну и там по мелочам: водку на маце, пейсаховку, и служила мне телом своим. По какой-то всемирной, неведомой мне программе, всех евреев снабжали продуктами. Я был голоден до всего. Я ел впрок, на всякий случай, и совершал покрытия жен человеческих иногда впрок. Потому что не знал наверняка, а будут ли они завтра?

Я был таким полуголодным сибаритом. Правда, я в те времена  писал много рассказов и методично рассылал по разным изданиям. Я был уверен, что мое упорство будет вознаграждено. Любое упорство будет вознаграждено, если оно во благо человечеству. Я писал рассказы. И мое творчество было безвредно. На сегодняшний день я написал штук десять книг. Шесть из них увидели белый свет, были изданы. Они никому не навредили. А некоторые даже говорят, что они замечательны, хотя местами и скабрезны. Я был лягушкой из известной басни. Когда она попала в молоко, и билась там до тех пор, пока молоко не стало сливками. И она, лягушка выбралась на поверхность целой и не утонувшей. А главная, некомсомольская правда в том, что платили за эти рассказы до смешного мало. Иногда я получал такие смешные гонорары, что долго смеялся.

— Ты чего смеешься? – спрашивали меня прохожие.

— Да вот, посмотрите на гонорар! – и я показывал гонорар. И смеялись люди.

Но зато это были «Русское слово» Канады, «Балаган» Израиля, «Красная Бурда», «Крокодил», «Литературная газета». Они как бы считали, что сам факт публикации на их страницах уже, сам по себе, хороший гонорар. Но мне нечего было больше делать в этом прекрасном и яростном мире, кроме как писать, сталь варить я не умел: и я тупо писал. Автографов у меня на улицах не брали. Да! Меня узнавали на улицах! Мне пожимали руку. Но это были всего лишь десяток моих лучших друзей. Это были мои фанаты. «Ну что? Написал что-нибудь новенькое?» — спрашивали они при встрече. Но я все равно тупо писал. У меня был закон: мне было запрещено мной приглашать в мой сераль дам для плотских утех, для сладкого надругательства, до тех пор, пока не напишу рассказ, или главу романа.

Я в то время писал свой великий роман «ЖОПА». Кто-то скажет: не знаем такого романа. Ну и пусть! Вам же хуже! С утра я просыпался, делал пробежку по лесу (я жил на окраине леса). Потом пил чай и предавался медитации и размышлениями о судьбе Вселенной. После этого я садился за компьютер и начинал писать. В вечор покупал бухло и вызывал дам. Я честно старался распределять себя между них поровну, потому что любил их всех одинаково безумно. У меня был ежедневник, где со скрупулезностью совхозного счетовода я отмечал: «Наташа, 21 июня – 3 раза», «Оля  26 июня – 2 раза», «Люда вечером 26 июня – один раз. Не забыть завтра добавить. Потому что она обойдена моим половым влиянием». Потом я кому-то добавлял, чтобы у всех было по пять. И с радостью думал о себе: вот какой, я справедливый, как Иов! Таким образом, я следил, чтобы у всех было поровну. Нельзя никого было обижать. Каждая из них была, по своему, прекрасна, как Елена Прекрасная. Одна была прекрасна своей юностью (за нее и срок могли впаять), другая – своими длинными ногами, а третья – своей грудью, волосатым лоном, (и даже на груди росли волосы) и полным отсутствием интеллекта, хотя закончила педагогический институт. Я был с ними развратным, жестоким, непредсказуемым. Я мог принудить к феллацио (Ну, почти, как к миру) на пляже, в машине или в парке, прикрыв феллационирующую персону голову газетой. Это им, похоже, нравилось такая трагическая, непредсказуемая, жесткая, драматургия.

***

Так вот, возвращаясь, к истории моего вхождения в «КП»: однажды позвонил Лешка Синельников (что говорить, Лешка сыграл в моей судьбе значимую роль. Даже одной фразой! Санек! Отсылай свои рассказы в «Комсомолку»!!!! Эх! Мне бы хотелось, сыграть значимую роль в чьей-то судьбе!) и сказал такие слова:

— Вот ты сидишь и плачешься: денег у него нет на репетиторов. А «Комсомолка» объявила конкурс на лучший      фантастический рассказ! Давай! Участвуй!

— Но я не пишу фантастических рассказов! – с присущей мне логикой возразил я.

— Так напиши! – ответил Леха. И я сел писать фантастические рассказы. Я брал свои ранние, нефантастические, и переделывал их в фантастические. Допустим: сюжет нефантастического рассказа таков: приходит мужик с работы домой, ложится на диван, включает телек и газеты читает. А я дописывал, в сюжет фантастического рассказа, что мужик этот, оказывается инопланетянином и там у них, на другой планете, все мужики так живут: приходят с работы, ложатся на диван, телек смотрят, дрочат и дергадируют. Таким образом, заслав своих агентов, они хотят их размножить, и погубить планету Земля. Все так просто.