Триумф подкрался не заметно

 

«Движение по принятию на социалистическую сохранность оборудования совсем заглохло. Остались только таблички.» (Из выступления токаря цеха №12, В.М. Лебедева, на заседании парткома)

Пришли механики с проверкой
Суровы лица. Голос строг.
Ты, милый друг, не взял наверно.
На, соцсохранность свой станок?
Конечно, взял, заверить смею
Сказал рабочий, не смутясь,
Я и табличку здесь имею
Вот только вытру тряпкой грязь!

Или вот: «Порядок на производстве зависит от каждого человека. Порой, чья-то безответственность может парализовать работу целого коллектива. (Из выступления генерального директора В.И.Мачулы на оперативном совещании) И я пишу, всех бомблю своим глаголом!!!!

— Вышла заминка в пролете у нас
В цех, под разгрузку заехал КАМАЗ
Только с разгрузкой: ни с места дела
Тут, крановщица куда-то ушла
Вот прозвучал недовольный гудок
Состав под погрузку проехать не смог
Мощный КАМАЗ на дороге стоял
Ходу составу никак не давал
Громко орут машинист и шофер
Кто виноват? Затянулся их спор!

Я не могу сказать, что мне стыдно, за эти вирши. Нет! Это была моя ответственная работа журналиста! Это было нужно в те времена. И порядок на производстве восстанавливался, благодаря моему творчеству. Я не раз замечал, что после моих стихов, завод начинал работать как-то более энергично, словно получил пинка,  как-то сосредотачивался! Завоевывал первые места в социалистическом соревновании. И мне, как то становилось теплее, от осознания того, что я вложил часть своей души в дело построения Коммунизма. Правда, че-то, как-то не достроил я его. А уже было вот-вот. Где-то сбой произошел….

А уж о том, что бы спать в костеле в Лондоне, я в те времена даже и не думал. И вот, поди ж ты – сплю!

Не знаю, сколько я спал, но проснулся я оттого, что меня трясли за плечо. Это была вчерашняя старушка. Она принесла чай с молоком в большой кружке и нарезанную буханку серого хлеба. Фигура, еще недавно лежавшая напротив меня оказалась жизнерадостным старичком в вязанной шапочке. Он мне озорно подмигнул и показал большим пальцем величайшее удовлетворение жизнью.
— Доброе утро! — сказал я ему вежливо. А он мне стал мне показывать знаками, что он немой. То-то я гляжу — молчком все со мной общаются! Возможно, это был какой-то священный обет. Самое невероятное, что случилось со мной за эту ночь, было то, что у меня прошла ангина. Еще вечером каждый глоток давался мне с огромным трудом и болью, а сейчас я с удивлением делал глотательные движения, и совсем не чувствовал боли. И тогда мне открылась еще одна истина: я понял, что счастье это все, что не Боль. Старичок после скромного завтрака остался подстригать кусты на кладбище, а я пошел странствовать по Англии.

16.

Решение покинуть Лондон постепенно завладевало моим сознанием. В деревню! К свинюшкам, к индюшкам, к мулам и коням! На простор, на чистый, прозрачный воздух! Я выскочил, как угорелый, на трассу и стал тормозить автомобили, размахивая руками, словно раненная птица. Машины испуганно проезжали мимо, словно не замечая моих отчаянных взмахов. Солнце медленно сползало с неба к горизонту. Редкие автомобили останавливались, и тогда я коротко, взволнованно и сбивчиво объяснял водителю, что денег у меня, как ни странно, нет, и ищу я работу в деревне, на ферме. Но водителей моя история не растрогала до слез, никто почему-то не брал меня с собой. К тому же пошел сильный дождь, и я в одночасье промок до нитки. Тут в Англии, то дождь, то, через минуту – солнце. Меня ждала невеселая перспектива провести ночь под открытым небом.
Но двадцать шестая машина неожиданно взяла меня на борт. Водитель, крупный английский крестьянин пятидесяти лет с обветренным мужественным лицом, внимательно посмотрел в мои честные глаза и, не заметив в них ни тени лукавства, запросто предложил мне поработать у него. Я не стал возражать. Крестьянина звали Мэл. Вдарили с Мэлом по рукам, и выехали за город. Я любовался мелькающими за окном сельскими картинками: амбарами, ригами, конюшнями, теплицами. Все как у нас, только аккуратнее как-то. Коров на этих пейзажах я не наблюдал, но на просторах и сельскохозяйственных угодьях паслись кони и овцы.
— А что коровы? Как они? — не удержался я. Мэл насупился и промолчал. Я пожалел, что задал такой некорректный вопрос.
Мы ехали часа два. Кончились деревенские домики. Мы ехали среди полей. Я уже, мечтательно улыбаясь представлял себя в поле, сытым, румяным, пахнущим потом, хлебом и рамой, поднимающим какую-нибудь зябь, с тяжелым кетменем, чизелем, груббером, с лемехом в конце концов, в мозолистых, натруженных ручищах.
— Вот мои угодья! — обвел рукой пространство вокруг Мэл. Я всматривался в сумеречное пространство, пытаясь разглядеть угодья. Но рассмотреть ничего не мог.
— А, простите, Мэл, мое любопытство: какие культуры вы выращиваете?
— Культуры? — Мэл вдруг оглушительно захохотал на английском. Такого заразительного хохота не мог бы вызвать даже Бени Хилл.
— Вон! Вон мои культуры. — сквозь смех говорил он, тыча в окно корявым пальцем.
603    То, что я увидел, заставило меня содрогнуться от ужаса. За высоким забором в зареве вечернего заката маячили угрожающие силуэты огромных стратегических ракет типа: земля-воздух-земля!!!