Триумф подкрался не заметно

3.

Я оделся в Посольство. Пиджак взял у коллеги

Я оделся в Посольство. Пиджак взял у коллеги

В посольство, ребята, надо одеваться презентабельно. Если у вас есть немятый, не сильно залитый соусом фрак и чистые носки — это та самая одежда, которая подходит для встречи с сотрудниками английских спецслужб. Я взял напрокат у соседа галстук, свежую рубашку, пиджак с искрой, помылся, побрился, и, вскоре, отсидев каких-то пару часов в зале ожидания, был вызван к окошку. Там сидела такая проницательная английская старушенция в очках и молодчик-переводчик. Старушенция сразу заподозрила во мне засланного казачка и засыпала каверзными вопросами, способными загнать в угол кадрового разведчика. Почему я еду именно в Англию, а не в Габон или Месопотамию? Почему без жены и без детей? Где они? Что с ними? А мама? Где она? Кто такой Шекспир, Бенджамин Бриттен, Тони Блейер? Что я хочу увидеть в Лондоне? Каких я знаю английских художников и писателей? А что такое Конвент-гарден? Кто будет вас водить по Лондону? Кто главный в Англии? Где вы остановитесь? (на это случай агентство предоставило мне фальшивый документ о том, что место в гостинице забронировано!). Под градом старушкиных вопросов я стушевался, растерялся, как школьник, побледнел, стал отвечать невпопад, не в дугу, зачастую путая русские, французские и английские слова. Старушка все мои ответы заносила в компьютер и, в конце концов, тихо торжествуя, на чем-то меня поймала и, извинившись, с улыбкой сообщила мне, что я должен буду прийти на повторное собеседование. Как я понял, такие пройдохи, как я Англии не нужны. Однако, у меня был еще один шанс. Я по такому случаю проштудировал энциклопедию и справочник по Англии. На повторном собеседовании со мной уже беседовал мужчина лет пятидесяти. Он тоже гонял меня по вопросам Британской истории и культурны, по вопросам моей семьи и брака, чередуя свои собственные вопросы с вопросами прошлого допроса. Но я на этот раз был очень внимателен и сосредоточен, как Рихард Зорге. И когда английский мужчина сказал: «Все в порядке! Идите, получайте вашу визу!», я не мог сдержать торжествующей ухмылки. После этого я вернулся в агентство, заплатил 1000 за авиабилеты туда и обратно, и заполнил еще один договор об устройстве меня на работу в Англии, на сельскохозяйственной ферме. Там, в договоре был один пункт, который мне с самого начала не понравился. Он выглядил так: «Агентство оставляет за собой право вносить изменения в порядок трудоустройства и оплаты услуг по объективным причинам, исходящим от работодателя». Этому пункту еще предстоит сыграть свою зловещую роль в моей рабочей английской судьбе.

4.

Я собрал нехитрые пожитки гастробайтера в рюкзак: презервативы, зубная щетка, трусы, носки, авторучка, блокнот, две бутылки коньяка. Зачем коньяк путешественнику, гастербайтеру, спросит читатель? А вот – зачем! Я мудро пригласил домой на прощальную вечеринку, простую русскую девицу, пусть не совсем модель, даже совсем не модель, но зато талантливого организатора художественных выставок Ирину Серьезную. Мы познакомились на выставке, какого-то русского американца, у которого я пришел брать интервью. Обменялись телефонами, (с ней) и, на следующий день, как всегда, едва накатив первый стакан, я заманил ее в свой сераль. Встречались мы редко, но метко. И вот опять наступила ее пора. Пора!

— Я де могу к тебе приехать. У бедя темпедатуда. Лучше ты пдиезжай! – сказала она, без помощи носа.

Трезвый я бы никогда не поехал бы к простуженной женщине, да еще накануне отъезда в Великобританию, а вот пьяный – я готов войти даже в реанимированную красавицу, пусть даже со скальпелем в кишке, лежащую на операционном столе. Я мчусь в район Таганки, ястребом, вороном, дятлом взлетаю к ней в квартиру и обрушиваю на нее, лежащую в жару, весь свой нерастраченный юношеский пыл. Почему юношеский? Мне в юности мало перепадало секса. Я учился в режимном мореходном училище. Потом в закрытом военно-авиационном училище. Потом в армии. Спорадические свидания с девчатами зачастую заканчивались постыдной поллюцией. И таким образом, я сохранил себя, как объект утех девичьего одиночества до глубокой зрелости. Ирочка тоже не была избалована сексом, в силу своей заурядной внешности, оттого и вызвала меня к себе, будучи смертельно больна гриппом. Но я продезинфицировал себя изрядной порцией водки и был готов к козням гриппа.

— А давай дебедка сдедаем? – сказала она неожиданно. – Пока ты будешь таб, в Адглии дабодать од будед дасти.

Ее можно было понять. 30 лет, а она еще не замужем и не родила. Мама с папой в тревоге. Подружки жалеют, сочувствуют. Ирочка уже пять лет встречается с женатым американским художником, русского происхождения, и перспектива родить ребеночка у нее таяло на глазах. А тут, красавец, стройный, поджарый журналист! Правда, пьющий, но это не беда! Мы все бухаем понемногу, когда-нибудь и где-нибудь.

— Вот ты выздоровеешь, я вернусь из Англии, и мы непременно сделаем ребеночка, — пообещал я. «А что, — подумал тогда я, засыпая рядом с пылающей в жару крошкой, — почему бы нет? Буду жить рядом с Таганкой….»

Утром, спотыкаясь, бредя, стремглав, в туалет, я увидел на кухне незнакомых людей, мужчину и женщину. Они пили чай. Увидев меня, они застыли в немом молчании, остановив на полпути движения чашек к ртам.

— Доброе утро! – сказал я, учтиво склонив в приветствии голову.

— Доброе утро, — услышал я уже сквозь мощное журчание струи.

— Там, на кухне, незнакомые люди, — сообщил я Ирочке, ныряя под одеяло.

— Знаю. Это папа и мама.

— Ничего, что я без трусов?

— Дормальдо. Ты де педвый.

В полдень, мы все же заставили ее встать, и поехать в мой сераль. Я должен был поутру с вещами отправиться в старую, добрую Англию. Дома Мы с ней крепко выпили, я бы даже сказал, надрались, за Родину. Я попрал ее всю ночь, с большим запасом, чтобы память обо мне сохранилась в ее душе на века. Вдруг я не вернусь? (Или же, чопорные английские леди, откажут мне в близости! Всяко бывает! Я традиционно, перед отъездом в командировку, благоразумно, с истинно хозяйским рачением, опорожняю чресла свои до дна, чтобы не мучиться на чужбине от сексуальной абстиненции) Мы дурачились, бесились, пели русские песни, пускали слезу. Я даже от избытка чувств и пресыщения плоти, пытался овладеть ею с помощью игрушечного, плюшевого змея.

— Ты знаешь, а ведь ты у меня не первый журналист, — сказала задумчиво Ирина, удовлетворенная плюшевым змеем.

— Как! – возмутился я, — Кто? Кто-то был до меня?

— Ты его, наверняка, знаешь. Он известный телевизионный журналист.

— Кто? Кто этот подлец, поправший юное девичье тело?

— Миша Д. Знаешь такого?

— Мишка? О! Какое коварство! (Мишу я знаю. Еще бы Мишу не знать! Он раньше тоже работал в «Комсомольской правде». Потом ушел на телевидение и стал лауреатом всех премий. А сейчас мы изредка обедаем теплой, дружеской, мужской компанией, обильно приправляя наш харч скабрезными историями про женщин).

— Мы с ним были в круизе на одном корабле. – с какой то неясной тоской – вспомнила она чудные мгновения соития с Мишей. — Он пригласил меня в каюту чаю попить, а сам…

— Вероломный!!! – искренне ужаснулся я, — Чая, хоть, потом дал с собой?

5.

Ранним утром, позвонил снизу таксист, я вскочил, как задремавший часовой почетного караула, совершил ритуальный, сакральный, прощальный, торопливый, акт, почетное омовение чресел, выпил 150 грамм для здоровья, присел на дорожку, и выехал в аэропорт.

— Куда летим? – спросил таксист.

— В Лондон! – с гипертрофированным равнодушием ответил я, как если бы это были Мытищи.

— О! – уважительно воскликнул он, — Тогда может быть, накинешь немного сверху долларов пятьдесят?

Накинул я ему по доброте. Эх! Ох! Ух! Щедрая русская душа! Не ведал я тогда, что через каких-то пару дней, ой, как я буду жалеть об этой купюре. Чтобы быть честным до конца по отношению к тому, реальному парню, который уезжает на чужбину в поисках счастья, чтобы реально побыть в его шкуре, я решил избавиться ото всех преимуществ, которыми я обладал на этот момент, и уже перед отлетом, в аэропорту, утопил в сортире записную книжку, со всеми телефонными номерами моих лондонских друзей и знакомых, которые я тщательно переписал перед отъездом. Тогда, я еще не знал, что делаю непростительную глупость.