Илье всю ночь снился дурной сон. Как будто бы он какает в чистом полюшке, а вокруг стоят красны девицы и смотрят на него с укоризной. Он в тревоге и смятении восстал ото сна, на перекрыше печи, от невыносимого, ядреного запаха. Воняло так, что щипало в носу, и текли слезы из глаз. Смутное подозрение охватило Илью.

— Что за чертовщина? – раздраженно подумал он, ощупывая пространство вокруг себя. Десница утонула в какой-то вязкой, густой массе. Илья понюхал липкую ладонь. Да! Он не ошибся! Это было говно! «Неужели я обосрался? – подумал он с затаенной тревогой.

— Матушка! – негромко позвал он. – Маманя-а-а-а-а-а-а-а!

— Нет уж с нами твоей матушки! Отошла она! – раздался из горницы после недолгой, получасовой паузы, густой бас, — Вот уж аккурат десять лет тому, как отошла, сердешная матушка ваша.

Илья нервно откинул холстинный полог и увидел бородатого мужика в шлеме и в кольчуге. Мужик сидел на лавке и чистил картошку мечом своим, булатным, и кидал ее в ендову.

— Гей! Ты хто? – прохрипел Илья.

— О-о-о-о-о!!!! Проснулся наконец-то! – гаркнул весело мужик, всем телом своим крупным обернувшись на голос. – Соня-засоня! Ха-ха-ха-ха…. – дородушно рассмеялся он, — Добрыней звать меня. А по отечеству — Никитич я! Добрыня Никитич, стало быть! Только я не гей! А Богатырь Земли Русский!

— А-а-а-а… Что вчера было-то? – тревожно спросил Илья, мучительно пытаясь вспомнить вчерашнее..

— Вчера? Да ничего особенного и не было. Разве что Змей Горыныч снова наведывался. Девок наших деревенских попирал противоестественным образом, скотина трехголовая! Три головы, а ума нет! Да монголы за данью приезжали. Яйки да млеко забирали, халявщики узкоглазые.

— Ну, это ишшо ничаво…. Слышь, Добрыня, — Илья смущенно замялся, — Я тут это…. Ну…. Как бы тебе это сказать…

— Обосрался! – охотно подсказал Дробрыня, — Да я чую!

— Да. Немного пахнет… — покраснел Илья.

— Немного! — Передразнил Добрыня нарочито писклявым голосом, — Да не немного! – покачал он укоризненно кудлатой головой, — Ты сильно обосрался Илья Муромец! По крупному! Ты же спал 33 года, как сурок! В уборную, естественно, не ходил! Срал под себя! Тридцать три года только спал и срал, как тамагочи какой!  Вот за эти отчетные тридцать три года ты на печи порядком навалил! Тонны две-три! Ты тоже богатырь! Богатыри они же знаешь, поскольку срут? О! По пять килограмм случается за присест!

— По пять?!!! – ужаснулся Илья, прикидывая в уме: «365 дней по пять кило, да помножить на 333! Ого-го! Ничего себе!»

— А то! – словно прочитав его мысли, крякнул Добрыня, — Поднасрал ты нам всем, братишка! И не стыдно? Хотя, что это я говорю: ты же не виноват! У тебя же летаргический сон был. Штука неприятная! С каждым может приключиться! Тебя и знахарям показывали, а ты все спишь только, ешь да серешь во сне.

— Ну, ладно… — осадил раздраженно Добрыню Илья, — Будя! Хто прошлое вспомянет, тому глаз на жопу натяну! Слышь Добрыня! Я чую ты парень добрый. Никому не говори, что я в говне тут…! Ладно?

— Ладушки! Я то не скажу! Мы, богатыри Земли Русской, своих не предаем! Только ведь за тридцать три года тут столько экскурсий побывало, не в сказке сказать, ни пером описать. Всем хотелось подивиться на богатыря срущего. Матушки всея Руси своих ребятишек пугали: коли будешь озоровать, будешь вот как он спать и срать! Ты же легенда, Илья! Ты, можно сказать, тренд!

— Ну, ты это…- угрожающе привстал Илья Муромец, — не очень то тут, а то ведь я могу и с говном смешать за такие слова. Нашел Тренд, понимаешь….

— Да я чего… Я – ничего, – стушевался Добрыня, — Завтракать будешь? Мы сейчас печку затопим, картошечки наварим с говном. Скоро Алеша Попович с медовухой вернется. Праздновать будем твое пробуждение! Хотя, Леху, только за смертью посылать.

— А вот и я! – раздался колокольчиком звонкий тенорок Алеши Поповича. И, громко ударившись о притолку, он появился в сенях, молодой, безусый, статный, справный, русый красавец с двумя ведрами крепчайшей медовухи и с худосочной смуглой дамой в черном балахоне с вострой косой в руках.