Старый херувим

Серые, хмурые, и безликие облака заволокли необъятные просторы небес до самого горизонта. Сквозь них с трудом, изредка, словно продираясь сквозь толстую, плотную марлю, выглядывало тусклым, светлым пятнышком солнышко. Черные, городские вороны на своем гортанном наречии беспечно горланили на лету: «Зима грядет! Зима грядет! Мы молодой зимы гонцы!»

Николай Злопуков по обыкновению, гуляя в старом осеннем парке имени Пророка Малахая, загребая туфлями пеструю листву, увидел в кустах иммертеля пожилого, заросшего пегой бородой, мужчину с колчаном, полным стрел за спиной, и луком в руках, и двумя бурыми, облезлыми крыльями, болтающимися по бокам, словно два подсумка от противогаза. Мужик, сморщив испещренное глубокими, словно гранд-каньоны, морщинами, лицо, напряженно вглядывался в глубину аллеи.

— Онанист? Эксгибиционист? – гадал про себя Николай Злопуков. Он часто слышал от жены Таисии, и от любовниц Аглой и Галочки, что де существуют такие существа, которые выпрыгивают из кустов и показывают скромным девушкам свое срамное, детородное хозяйство, и радуются, словно дети, когда девушки пугаются. Но этот не выскакивал и ничего не показывал. Странный был какой-то. Потом, этот лук, эти дурацкие, бурые крылья за спиной.

— Простите, дружище, я вам не помешал? – спросил он мужика непринужденно.

— Да нет, — устало отвечал мужик, — Садись рядом, коли делать нечего…

Николай присел на шелестящую рыжую, осеннюю листву.

— Если не секрет, вы кого-то ждете? – снова спросил Николай.

— Да какой тут секрет. Конечно – жду. Конкретно, жду одного человечка… Я, видите ли – Херувим! Ну, иначе говоря – Купидон! – ответил мужик, скручивая «козью ножку», — Хотя не люблю это слово. Какое-то оно коммерческое… Купи! Дон! Смешно, правда, ведь? Мы пуляем свои стрелы в сердца людей, наполняя их любовью!

— Позвольте, — тихонько рассмеялся Николай, — но купидоны они же маленькие такие, пухленькие, голенькие….

— Пухленькие… — иронично передразнил мужик, — Я тоже был маленький и пухленький много лет назад. А вы что думаете? И голеньким был… Но ведь осень на дворе, извольте заметить!

— Да, но…

— Тшщщщщщщщ! – приложил палец к губам Купидон. По аллее шел согбенный старичок, волоча за собой ноги, словно чужие, помогая себе клюкой, — Щас мы его!

— Но он же старенький! – пытался удержать Купидона сердобольный Николай Злопуков.

— Ничего! Любви все возрасты покорны! – смеясь, успокоил его Купидон. Он ловко, словно Рэмбо, сорвал из-за спины лук, выхватил стрелу из колчана, вставил стрелу и вж-ж-ж-жик! Стрела вонзилась старику в глаз. Старик с криком «Ойюбля-я-я-я-я-я!» замертво повалился на аллею и, дернувшись пару раз, замер, бездыханный.

— А-а-а-а! Ч-ч-ч-ч-е-е-е-р-т! Промазал! – крякнул разочарованно Купидон, — Не та уже рука стала! Не та! В сердце надо было… Ну да ладно! Когда я был молод, ух и пострел же я был! Призы брал на Олимпиадах! Самому Соломону Мудрому влупил в сердце аж тысячу стрел, или даже больше. Каждый день почти по стреле всаживал. В самое сердце! У него потом тысячу жен было! Вот как работал! Но возраст берет свое! И не только свое! Но и твое! Ты-то влюблен? Или давай я тебе по знакомству стрелу всажу прямо в сердце с трех шагов?

— Да мне не надо, — рассмеялся Николай Злопуков, — У меня жена и две любовницы! Мне во как хватает, — он провел дланью по шее.

— Т-с-с-с-с-с-с! – снова приложил палец к губам старик Херувим. По аллее шел паренек в обнимку с девушкой. Паренек беспрестанно целовал свою подружку, отчего та заливисто, во всю свою луженую глотку гоготала на весь парк, словно пьяная Сирена.

— Щас я их уделаю… — прошептал одними губами Херувим, доставая еще одну стрелу.

— Но они уже как бы влюблены, — напомнил Злопуков.

— Любви, мой друг, много не бывает! – он, приладил к луку оптический прицел, прицелился и выпустил стрелу. Та угодила юноше прямо в сердце.

— Ох! Блин! – охнул паренек, схватившись за сердце, и, завидев на другом конце аллеи длинновласого, кудрявого, белокурого юношу в стрингах, крутящегося вокруг березки, опрокинув, походя, свою возлюбленную на осеннюю листву, бросился к нему с распростертыми руками и с криком. – Мой! Навсегда! Ты и я – навеки!

— Попал, — удовлетворенно крякнул Херувим, провожая взглядом юношу, — Попал ты, парень!

— Зачем вы так? – укоризненно спросил Хлопуков.

— По приколу, — легкомысленно ответил Херувим и уточнил, — Для разминочки и тренировки глаза!

После этого Херувим прострелил сердца двух пьяных бомжей, завалил в канаву пару бродячих собак, всадил стрелу в сердце постового полицейского, после чего тот стремительно побежал за худощавым мужиком, нарушителем порядка, беззаботно справившим малую нужду на аллее парка. Херувим успел угодить стрелою тому в тощий афедрон.

— Это я озорую! – пояснил он изумленному Злопукову.

Через час, неподалеку от аллеи, аккурат напротив места, где в дозоре засели Херувим и Злопуков, остановился черный Mercedes 600 Pullmann, в сопровождении двадцати двух простых черных «Мерседесов-600», не Пульманов. Из них выскочили сто четырнадцать парней в черных костюмах. Парни внимательно провели рекогносцировку местности, убрали с аллеи банку из под пива, два окурка, обертку из под шоколадки, труп белочки, сурка, и тушку старичка с торчащей из глаза стрелой. Один из парней услужливо открыл двери Mercedes 600 Pullmann. Величаво ступая, вышел из него кряжистый, светловолосый человек в строгом костюме и с небольшим ядерным чемоданчиком в руках.

— Не может быть! Это же… — воскликнул в изумлении Злопуков.

– Заткнись, мразь! Убью!!! – злобно прошептал Херувим, зажав Злопукову рот, рукой в вонючей кожаной перчатке, обрызгав его лицо своей ангельской слюной. Он достал из колчана новую стрелу, и натянул тетиву. Кряжистый, светловолосый человек огляделся вокруг, вдохнул в себя осенний воздух, наполненный запахом прелой листвы.

— Представляете? – сказал он, обращаясь к самому себе, — В это парке, я гулял в далеком босоногом детстве. Ой-ой-ой! – он вдруг, побледнел, схватился за сердце, пробитое невидимой стрелой. К нему в панике бросились, жестоко отталкивая друг друга, кряхтя и матерясь, одновременно сто четырнадцать парней в черных костюмах, и два доктора в белых халатах. Завязалась короткая схватка, в результате которой восемь человек погибли, а двадцать два получили серьезные ранения.

— Все в порядке, — жестом остановил их кряжистый мужчина, не заметив некоторого смятения, и снова торопливо скрылся в машине. Парни в черных костюмах, споро и ловко побросав в багажники окровавленных раненных и изувеченные в схватке трупы коллег, расселись по машинам. Эскорт автомобилей стремительно удалился, оставляя после себя в чистом воздухе смрадный сизый след. Воцарилась необыкновенная тишина. Слышны лишь были стук дятла, долбящего дупло, хруст шишки в беличьих зубах, крик роженицы в ближайшем роддоме, робкий пук старушки из ближайшей синей кабинки, звон бокалов из оврага, стоны влюбленных, доносящиеся из конопляной кущи, да сопение вуайериста, засевшего в кустах конопли.

— Кого он теперь полюбит? – осторожно нарушил зловещее молчание Злопуков.

— Родину! – ответил просто и тихо Херувим, по-хозяйски аккуратно, укладывая в подсумок оптический прицел, — Родину и народ российский он теперь полюбит.

Херувим кряхтя, и отдуваясь, тяжело поднялся с земли, поправил лук и колчан, скупо кивнул на прощание Злопукову, и разбежавшись, нелепо взмахнув бурыми крылами, несколько раз подпрыгнув, безуспешно попытался взлететь, но так и не взлетев, устало махнул рукой, и поплелся, прихрамывая, в неизвестность.

Старый херувим: 1 комментарий

Обсуждение закрыто.