7.

— Да-а-а-а… — протянул Мошонкин Николай, — Эк, не повезло вам, Учитель…

— Это еще почему? – зело удивился старец Мудослав, — Как раз наоборот! Если бы не неутомимая татарка, я бы не развелся с первой женой, самкой богомола, сжирающей меня, и был бы сейчас сытым, женатым, скучным трупом, толстым мудаком, сидящим вечерами возле телевизора в трениках, с бутылкой пива и сухариками.

(А так ты вроде бы в порядке! – усмехнулся про себя Мошонкин Николай, глядя на раскрасневшегося, захмелевшего оракула, на груду мусора возле двери, на грязную посуду на столе, на бесстрашного, отважного таежного таракана, по-видимому, не собирающегося уходить с тарелки к своей семье)

— Да! Она поехала провожать меня в аэропорт. – продолжан захмелевший иллюминат, — Но на рейс мы, конечно же, опоздали. Я переделал билет на следующий рейс, отправляющийся через три часа. И стал дремать в зале ожидания.

— Мы что: три часа без ебли, как дураки, будем сидеть? – спросила капризно она, и, мгновенно сориентировавшись, потянула меня в рощицу, неподалеку от аэропорта. Там она овладела мною еще два раза. И все-таки, на следующий рейс, я успел. И сразу, из аэропорта, бегом отправился на работу, в редакцию. Работа – это святое! Ты можешь себе представить, в каком виде я вошел в кабинет. Завидев меня, все коллеги в ужасе привстали. Женщины-сотрудницы в голос заплакали.

— Если бы меня спросили, как выглядит смерть, я бы сказал: вот так! – сказал дрожащим, хриплым, лирическим тенором мой друг Лева Рязанцев до этого говоривший всегда густым левитановским басом. Я взглянул на себя в засиженное мухами зеркало. Круги под заплывшими, мутными глазами, тонкая шея, заросшая щетиной по самые уши. Некрасивый, незнакомый человек смотрел печально на меня. Тут ожил телефонный звонок. Жена у аппарата:

— Ой! Кутюшечка моя! Вернулся мой сладкий! Я так соскучилась! Я тебя сегодня съем! Ам! Ам! Чавк! Чавк! Я приготовила пельмешек! Купила вина! Портвейн, как ты любишь….

Меня громко и некрасиво вырвало прямо в кабинете. В одиночестве, человек почему-то блюет как-то более изящно и изысканно.

8.

— Похоже, пиздец тебе, — предположил Лева, после того, как мы с отвращением влили в утробы по стакану портвейна, дружески положив мне руку на плечо, отчего ноги мои подкосились.

— Это факт, — согласился я.

— Давай вечером я позвоню ей и скажу, что ты случайно набухался в жопу, и я тебя к себе домой отвез? Отоспишься у меня! А?

— Да, нет, спасибо, Лева, я как-нибудь сам…. Она все равно догадается… Это же ведьма…

В коридоре меня остановила Дашка, из отдела образования и, как ей показалось, незаметно и ласково, погладила по ширинке:

— Приехал, мой хороший! – проворковала она, — Пойдем скорее ко мне в кабинет. Я одна до четырех часов, у меня есть портвейн, твой любимый…

Я схватился за голову и побежал по коридору, чуть было, не сбив главного редактора, некстати шедшего мне навстречу.

А вечером мой аватар явился домой. Жена бросилась мне на шею! Мне в тот миг показалось, что это Николай Валуев вошел со мною в клинч. Я чуть было не грохнулся на ринг, и еле сдержал свой правый апперкот!

— Душ и в койку! – сказал я, — Устал, как собака! Еле доехал….

— Нетушки, нетушки! Хуюшки-хуюшки! Смотри, как я тебя жду! – она потащила меня на кухню. О Ужас! Три бутылки портвейна! Чашка пельменей. И главное – свечи! Это признак долгого романтического ужина и признак моего бесславного конца.

— Ровно два года назад, в этот день, мы с тобой впервые поцеловались! – радостно провозгласила жена. Для меня это звучало, как приговор суда. Глаза ее сияли счастьем. Она уже приняла на грудь. – Помнишь, где это было? Ну? Давай, вспоминай! Не помнишь?

— В общаге? – предположил я. Мы тогда напились на вечеринке в зюзю, и у нас случился слюнявый, безобразный петтинг в мужском сортире, пока не пришел ее тогдашний арабский парень Амин, и не забрал ее к себе.

Жена запрыгала и захлопала в ладошки от восторга. Вот что за необъяснимый телячий восторг? Ну, допустим, вспомнили мы, что поцеловались впервые в сортире университетской общаги? Почему я не прыгаю от восторга? Я еще разок пукну? А? Сынок?

— Конечно, конечно! – торопливо согласился Мошонкин Николай, уважительно привстав в скорбном молчании. Старец напрягся, покраснел и с треском выпустил газы.

— Уф! – выдохнул он с облегчением, — Однажды я вот так обосрался в штаны! Так вот! Мне пришлось в этот незабываемый вечер выслушать все десять ее тостов! На подкашивающихся ногах я добрел до койки, притворившись пьяным, рухнул, даже не сняв штанов. Но я чувствовал, как жена снимает с меня брюки, и начинает, начинает, начинает… Но что это? Вдруг слышу ее истошный крик: «Сука! Скотина! Гондон!» – это были самые невинные эпитеты из ее обвинительной речи. Она била меня по морде мощными джебами, как оба брата Кличко и Федор Емельяненко одновременно. Я вскочил с одра, растерянно глядя на эту, ослепленную яростью бабу, которая носила мою фамилию. Вид ее был ужасен. Глаза, налились кровью, уши горят гневом, волосы стоят дыбом, словно ядерный взрыв в Хиросиме!

— Ты свой хуй видел? Мудак! Скотина! На! Вот тебе! Гадина!!!! – орала она хрипло на весь дом, — Откуда там раны? Кто тебе его сосал? Отвечай, гад…

Как будто от того, что я бы назвал имя неуемной татарочки, ей стало бы легче. Я заперся в туалете, и внимательно, словно ученый серпентолог, кропотливо стал изучать свой срамной уд, скукожившийся от стыда, труда и унижения. Да. После бурных московских похождений он напоминал Брюса Уиллиса в финале фильма «Крепкий орешек», по которому еще вдобавок проехал асфальтовый каток.

— Это я лез через забор, когда опаздывал на самолет, — неумело, ненаходчиво и неловко соврал я жене, выходя из своего убежища, — и поцарапал слегка свой срамной, детородный хуй….

— А хорошо, если бы я к тебе пришла в таком виде? – спросила она, вытирая кровь с моей губы, осознав, что слегка погорячилась. Я подумал, что это было бы весьма скверно. Мы после этого еще повоевали с женой полгода. Но сосуд дал трещину, наш утлый семейный челн, наш подбитый сейнер «Безнравственный», дал течь и стал стремительно идти ко дну. Я успел выскочить на очередной островок полужизни, чтобы залечить раны и снова идти в бой за выживание….

— Ну, хорошо, а, мне-то, все-таки, как мне дальше жить? – снова спросил Мошонкин Николай после многочасовой паузы, — у меня все хуево! Я разочарован в жизни!

— Ты, сынок прослушал притчу?

— Ну…

— А выводы ты уж делай сам! В этой притче – великая мудрость есть. Найди ее.

Мошонкин задумался. Через час он поднял голову и печально изрек:

— Нет! Ничего не получается, отче Мудослав. Не могу вникнуть в суть вашей притчи.

— Глаголю тебе предрече, сыно мой, — снова вошел в образ волхва, Верховного птицегадателя, старец Мудослав, — Смени сынэ мый, коня, дом, разъебися с постылой женой, и займись МИКС ФАЙТИНГОМ! Иди на рать! Надоть тебе ратитися! – рек Мудослав, по старинной языческой традиции, возложив Мошонкину на голову свой утлый уд. А Мошонкин по старинной языческой традиции возложил Мудославу на пах тысячу баксов сотенными купюрами.

— Ну хорошо! Хуй с ней с женой. Хуй с ним, с домом и машиной. Но почему микс-файтинг, отче Мудославе? – в некотором отчаянии и недоумении спросил Николай уже в сенях, — Почему не дартс, или синхронное плавание? Почему не керлинг, не сумо, и не шашки?

— А хуй его знает, сынок! – развел растерянно руками и ногами старец Мудослав, пряча смущенно взгляд свой — Голос мине был! Бафомет мине явился! И Ахура Мазда с ним! И рече он мине: нехай Мошонка (он так тебя кличет) микс фатингом займется! Это его Путь! А потом Бафомет стал покрывать Ахуру Мазду! Это Небесный Знак! Когда Бафемет ебет Ахуру Мазду – значить Истина спустилась на Землю! Так мине прет с ентой, твоей зеленой вонючей самогонки…. Вот тебе адресок, — он протянул Мошонкину мятую, грязную, визитную карточку, — Это Рафаэль. Мой ученик. Скажи, что я просил тебя натаскать. Особенно, пусть обратить внимание на перевод в партер, на сайд маунт, хил хук и перевод на гильотину! Для тебя партер, как я вижу, пока единственный шанс стать чемпионом мира.

— Чемпионом Мира? – польщено рассмеялся Мошонкин, — скажете тоже, чемпион мира!

— А что тут такого? – нахмурился Мудослав, — Наши возможности ограничены только лишь степенью нашего желания! Запомни это, говнюк!!!! – и он дал Николаю магический, традиционный, отеческий, языческий, пендаль под зад.

Просветленный, обторченный и окрыленный надеждой неясной, Мошонкин возвратился в свой постылый особняк на песчаном берегу Карибского моря в селении Плайя дель Кармен, недалече от столицы мексиканского штата Кункун, на полуострове Юкатан. Продал он постылый особняк вместе с участком в шесть соток, сжег все свои книги, а заодно и собрание сочинений Ленина, Маркса и Энгельса. Постылую жену Аглаю отправил обратно к ее маме, в Адыгею. А сам вернулся в Москву, где записался в секцию микс-файтинга, к именитому тренеру Рафаэлю Ароновичу Штопману, двукратному чемпиону мира по микс-файтингу.

9.

— Ну, рассказывай, в каком виде спорта ты преуспел? – тонким голосом кастрата, спросил Рафаэль Штопман, (ему в четвертьфинале чемпионата мира по боевому самбо соперник раздавил коленом тестикулы) толстячок с перебитым, кривым носом, в круглых очках, в ярком спортивном костюме, оглядывая хрупкую фигурку Николая Мошонкина, стоящую перед ним в тренировочных, сверкающих стразами стрингах, — Ты ведь догадываешься, что микс файт, это не петушинные бои, а синтез боевых искусств? Самбо? Карате? Сумо? Киокусинкай? Вольник? Ты ведь не борец? Не борец, ведь? – Рафаэль пощупал бицепс Мошонкина и недовольно поморщился.

— Не борец я! Но боксер! – ответил, смущенно Мошонкин Николай, и добавил тихо, — бывший.

— Боксеров бывших не бывает, запомни это, приятель! Ударник, значит, А ну-ка, давай-ка, защищайся! Оп! Вот так… Хорошо. Оп! Оп! Хап! Получи, щенок!!! Ха! Ха-ха-ха!

Рафаэль неожиданно резко встал в стойку, и, талантливо сделав уклон влево, нанес Мошонкину левый точный крюк в солнечное сплетение, потом легонько, не акцентируя удар, стукнул правый боковой в челюсть. Николай, слегка ошеломленный, несколько запоздало встал в стойку и произвел короткую серию: левой, правой снизу в корпус, левой правой в голову и завершил мощным правым джебом в нос. Все удары прошли. Из носа наставника хлынула фонтаном бурая кровь, заливая яркий спортивный костюм.

— Ну, ты, бля, молодец! – задрав голову в небо, потирая ушибленные места, сказал Рафаэль, — И какой же ты у нас Боксер?

— Я КМС, серебряный призер чемпионата Украины. – виновато ответил Мошонкин.

— Да-а-а-а-а-а-а?…. – протянул задумчиво Рафаэль, ложась на пол спортзала, рядом с Мошонкиным, и приложив к носу бурый от крови носовой платок, — Неплохо ты мне попал… Хороший удар…